7
Андрей очнулся от холода, он умирал от холода голый, в одних трусах, со связанными руками и ногами и кляпом во рту, Растопчин валялся на мерзлом бетоне, который кое-где был присыпан снегом, и сверху, из тьмы на трясущееся тело тоже падали хлопья снега. Из каких-то огромных щелей в спину порывами дул насквозь пронизывающий, прожигающий кожу ветер. Дышалось тя жело, хотелось хлебнуть воздуха ртом, но мешал кляп.
Задохнусь раньше, чем околею, понял он. От страха Растопчина затошнило. Рвущийся на волю пульс долбил внутри череп. Андрей то терял сознание, проваливаясь в пустоту, то сладко грезил: он видел пчел, росу на лопухах, развалины монастыря в горном лесу, прогнившие доски, с которых в родник капало густое, как мед, солнце, видел, как волнуется ковыль на склоне, восходящем к сосновому бору, как снуют муравьи по коре ствола, не когда поваленного ураганом. Над краем распадка, над глиной, откуда ящерицы и муфлоны сыпали в бездну мелкие камешки, плескались в листве, в кронах гигантских буков молчаливые птицы. По другую сторону горы порхала над лугом, над цветами и ручьем девочка в свет лом платине, своя в стае бабочек. Как же звали ее, вечно припорошённую золотой пыльцой, веснушчатую внучку пасечника? Имя ускользало от Андрея. А пасека стояла рядом, на задах двора, между огородом и персиковым садом. Во дворе, в пристройке размещался крошечный магазин. Им заведовала жена пасечника. Дважды в неделю сюда доставляли хлеб, реже - сахар, под солнечное масло, керосин и баловство для мужиков: водку и курево. Андрей жил у егеря, в нескольких кило метрах от форелевого хозяйства, и, значит, большую часть пути к пасеке мог катить на велосипеде по хорошей дороге, по асфальту. Но, как правило, он делал крюк, забирал влево, к стилизованному под средневековый замок гостевому домику, часами просиживал на любимом дубе, выглядывая кабанов, или ловил стрекоз над камышом. От мостков к середине озерца ветром сносило узкую лодку - Андрей прыгал за ней в воду с горячего откоса, в отражения сосен и скал, и брызги, белые, как молоко, летели к солнцу, и солнце нагибалось, тянулось губами к брызгам и шершавым языком задевало смуглую спину маленького Растопчина. А на закате олени вновь спускались с гор, пили воду из ручья и глазели на кормушки, в них постепенно прибывало сена - лесники готовились к зиме. В конце августа за Андреем приезжал отец, неделю бродил по лесу, пил с дедом-егерем горькую и увозил пацана в Москву. Андрей не хотел в Москву. Иногда он вынашивал план - податься в горы и переждать там в тиши недельку, ночуя где-нибудь в сухом дупле. Иногда он и в самом деле убегал, устраивался на закате в дупле старого дуба, но к вечеру тут становилось зябко и тревожно, Андрей, возвращался к дому егеря. Возле веранды, в летней печи дед с отцом зажигали огонь, варили картошку, чистили рыбу, подтачивали о корундовый круг длинный нож, и на лезвии вспыхивали искры, и сверкали в лучах заката скалы над сырым полумраком ущелья, и по одиночке тянулись с востока на запад, к своим высоким гнездовьям орлы.