– Простите, кто?
– Вик Суровый… Насколько я понимаю, это не настоящее его имя, а псевдоним. Он поэт, возможно, вам приходилось читать его стихи – их иногда публикуют в «Гудке»?
– Не читал, – признался я.
– Так вот, дело в том, что отношения между Ольгой и Викой были, мягко говоря, далеки от идеального. Не раз нам приходилось видеть Олю в слезах, Вик жутко её ревновал. Доходило и до синяков с побоями.
– Вот как, – внутренний голос заговорил, что вероятно – это и есть наш клиент.
Хотя, конечно, сто процентной гарантии давать нельзя.
– Увы, – вздохнул Шнайдер.
– А что – поводы для ревности имелись?
– Красивая женщина – сама по себе повод для ревности, – философски заметил Илья Ильич. – А Ольга – настоящая красавица, не при Ирме будет сказано, – скосил он глаза в сторону иностранки.
Я усмехнулся.
– Нет, вы не подумайте, у нас с Ирмой всё серьёзно. Мы собираемся пожениться в самом скором времени.
– Поздравляю, – сказал я.
– Спасибо.
– Расскажите побольше об этом Вике.
– Хорошо. Сам Вик хоть и строит из себя поэта, всё равно остаётся всего-навсего эпигоном Сергея Есенина. Причём эпигоном бездарным, жалкой и лишённой таланта копией. Пытается во всём ему подражать. Одевается как Есенин, ведёт себя как Есенин, в стихах подражает. Он и с Олей-то наверное закрутил, потому что Сергей познакомился с Айседорой. Да он бы и в блондина перекрасился как Серёжа, вот только сколько рыжего не крась, а толку всё равно мало, – усмехнулся Шнайдер.
– Рыжего? Вы сказали рыжего? – во мне во всю ширь развернулся и заиграл охотничий инстинкт.
– Ну да. А что вас так сильно удивило?
– Вы сказали, что Вик Суровый рыжий…
– Да. И готов это подтвердить, сколько угодно. Знаете, такой деревенский увалень, волосы кудряшками, похожие на медную стружку, всё лицо в конопушках. Как говорят американцы: можно вывезти человека из деревни, но вывести деревню из человека – никогда, – вздохнул Илья Ильич.
Я, правда, слышал это выражение немного в другой редакции, но кто его знает, этих американцев – может и вправду так говорят, или Шнайдер на свой лад перетолмачил.
– Мне Ольга рассказывала, как однажды, закончив работать за письменным столом, Вик дунул на электрическую лампочку, словно на свечку. Когда не сработало, щёлкнул по ней пальцем, и уж только после этого догадался и выключил. А таких деревенских причуд и замашек у него пруд пруди. В общем, вы меня понимаете, что это за человек!
– То есть саму Ольгу вы, когда она решила увольняться, не видели. Заявление принёс Вик, он же забрал все её документы. Я правильно говорю?
– Всё именно так и было, – кивнул Илья Ильич. – Мы тогда удивились, почему Ольге вдруг приспичило увольняться, но Вик сказал, что скоро они сыграют свадьбу, и Ольга переехала к нему, будет сидеть дома и вести хозяйство, как полагается нормальной женщине, а не плясунье. Знаете, меня тогда очень удивило его лицо… такое злобное, с гримасой. Его аж перекосило в тот момент. Он словно ненавидел всех на свете. После ваших слов о той несчастной, которую выловили в реке без головы… Знаете, а ведь Вик точно мог бы убить, если бы захотел! Есть в нём что-то злое, но не инфернальное, а примитивное, пещерное, я бы сказал.