– Есть! – Оба чекиста синхронно развернулись на каблуках и покинули кабинет.
– Ну, а с вами, товарищ Быстров, надо поговорить, если не возражаете…
– Какие могут быть возражения, товарищ Дзержинский! – удивился я.
Феликс Эдмундович указал рукой на одно из кресел.
– Присаживайтесь.
– Благодарю, – кивнул я.
Дзержинский вернулся за письменный стол.
Я поймал себя на мысли, что снова и снова продолжаю сравнивать реального Феликса Эдмундовича с образом, сыгранным в кино Михаилом Козаковым. Да, талантливый актёр попал практически в точку, сумев многое передать и во внешности, и в характере этой легендарной личности.
Однако кое-какие отличия всё же имелись. Михаила Михайловича толстяком не назовёшь при всём желании, скорее довольно стройным – но или камера традиционно полнит человека, или актёр не доводил себя до столь ярко выраженного изнеможения, однако при встрече сразу бросилась в глаза отнюдь не киношная худоба Дзержинского. Я бы даже назвал её страшной. Не человек, а тень человека. Одна кожа да кости, и только в глазах чувствовалась бешенная энергия, которой он славился. Силы духа в нём было на десятерых.
Я слышал, у рыцаря революции большие проблемы со здоровьем, Железный Феликс буквально сгорал с каждым днём. В общем-то, ничего удивительного, почти вся молодость прошла в застенках. И пусть некоторые идиоты моего времени считают, что царские тюрьмы и каторги – курорт, их бы самих туда, чтобы на собственной шкуре прочувствовали то, через что прошёл Дзержинский.
Господи, как же мало ему осталось жить… Каких-то четыре года! Скончается Железный Феликс в 1926-м. Эту дату я отчётливо помню, благодаря врезавшимся в память кадрам с уничтоженного памятника на Лубянке.
Можно ли как-то предотвратить или отстрочить его уход из жизни… Не уверен. Сомневаюсь, что Дзержинский, если и будет знать точный день смерти, станет что-то предпринять по этому поводу. Не в его это характере. Меньше всего Железный Феликс думал о себе…
Все голодали, и он голодал. Известна история, как Дзержинский выбросил в окно оладьи, которые испекла ему сестра, потому что другие в это время умирали от голода.
Доводилось читать, что он и сам был в курсе, что ему осталось недолго, совершенно спокойно говорил на эту тему со своими друзьями, не боясь смерти. Так что даже если бы я попробовал коснуться в разговоре здоровья Феликса Эдмундовича (хотя даже не представляю – как?!), толку бы из этого не вышло.
– Расскажите о себе, – попросил Дзержинский, внимательно изучая выражение на моём лице.
Ох… надеюсь, оно было достаточно непроницаемо в те секунды, когда я думал о нём и его судьбе. Кажется, это будет не просто разговор по душам.