Человек подошёл, наклонился низко; начштаба смотрел на загорелое восточное лицо, на новенькую необмятую шинель с красной звездой на рукаве.
– Полковой комиссар Аждахов Рамиль Фарухович, вовремя я, – сказал человек и протянул руку, помогая встать. – Назначен к вам. В политотделе дивизии сказали, что тут туго, так я собрал тыловых, писарей да поваров, и сюда.
– Начальник штаба сто сорок седьмого стрелкового капитан Петров, временно исполняю обязанности комполка. Да уж, вовремя. Спасибо, комиссар, выручил.
– Сочтёмся.
Лицо у него было приветливое: ласково прищуренные глаза, белые зубы, открытая улыбка.
Но глаза оставались холодными. Словно пули, отлитые изо льда.
* * *
– Не пополнение, а стадо доходяг. Ты бы глянул, комиссар.
Рамиль усмехнулся:
– Других писателей у меня для вас нет, товарищ Поликарпов.
– Что? – удивился начштаба и убрал ладони от раскалённой буржуйки.
– Ничего. Сиди, грейся.
Накинул добротный бараний тулупчик, которым давно заменил шинель, вышел на мороз.
Строй стоял неровно, словно не разыскать было впалую грудь четвёртого справа; трёхлинейки торчали, как покосившийся деревенский частокол. Серая кожа, обтянутые скулы, пустой взгляд – пополнение из горожан, ленинградское. Натерпелись. Семнадцатилетние сопляки, не ведавшие службы: у кого клапаны ушанки болтаются, как уши добродушного пса, кто прячет замёрзшие кулачки в рукавах драной шинели. В задней шеренге украдкой курил веснушчатый парень, дымок вился над строем.
– Дай добить.
Бережно принял огрызок самокрутки, затянулся. Сказал:
– Я-то с Лиговки, а ты?
– С Кировского завода, – ответил веснушчатый.
– Говорят, у вас там что ни день, то обстрел?
– Ну да. Бьют по заводу, а нам прилетает. В третьей парадной в квартиру угодило, девять жмуриков.
– Значит, тебе и карты в руки, кировский. Ты же к обстрелам теперь привычный, в герои попадёшь.
Веснушчатый улыбнулся одними губами (глаза оставались замёрзшими), сказал:
– Жрать охота. Долго нам ещё на морозе?
– А это сколько велит командование, хоть до морковкина заговенья. Да, пошамать бы неплохо, кишка кишке бьёт по башке. А я в моряки хотел, там хавка, говорят, козырная, а врач сказал: какой тебе флот, дистрофия на пороге. Вот, в пехоту.
Строй вздрогнул, подтянулся: от штаба уверенно шагал высокий, в белом полушубке, сияющих сапогах, лицо нерусское, тёмное, словно в саже.
– Ишь, копчёный какой, – прошептал лиговский.
Комиссар оглядел строй, улыбнулся, набрал воздуха; зазвенел на морозе отлично поставленный голос, пробирало до самых кишок самого дальнего в строю бойца.
– Фашистские гады рвались к Ладоге, чтобы перерезать последнюю артерию, связывающую Ленинград с большой землёй, да не вышло, потому что грудью встали такие же ребята, как вы. Бились на Волхове, дорого отдавали каждую пядь. Так дорого, что немцы выдохлись, кончилась их авантюра, обернулась пшиком! Теперь наша очередь, войска фронта готовятся к наступлению, будем освобождать город Тихвин, снимать оковы фашистской блокады с города Ленина, колыбели трёх революций. Ленинградцы, да и все советские граждане надеются на вас, орлы, ждут вашего подвига!