– Жрали, небось, досыта, осетров всяких, икру чёрную, и хлеба от пуза, тасазать, сколько хочешь, ситного.
Артём Иванович при этих словах зажмурился, будто увидел эту гору белого хлеба. И вдруг закричал:
– Чего их кормить, дармоедов, а? Союзнички, тасазать. Сами, небось, с жиру лопаются, а мы тут подыхай.
Сосед попытался пройти дальше по коридору, глазки его бегали, словно искали чего-нибудь съедобного, будто это в квартире Горских обретались легендарные горы ситного. Мама встала на его пути, не пуская:
– Идите, идите, Артём Иванович, нечего тут паникёрские слухи распускать.
– Да какая паника, самая что ни на есть правда. Говорят, Жданову мандарины самолётами возят. И врачей кремлёвских, чтобы от ожирения лечить. Сидят там в Смольном, обжираются. Ой, а это что у вас, книги?! Вы с ума сошли? Ими топить надо, зачем вам книги, мне отдайте, я мёрзну всё время, уже и стол порубил, и стулья на дрова, ем на кровати сидючи, как какой-нибудь толстовец, тасазать, в комнате ничего не осталось, одни голые стены.
– Почему толстовец? – поразилась мама.
– Какая разница, все они гады, агенты иностранных разведок. Отдайте книги, а? Говорю, топить нечем.
– Ступайте.
Артём Иванович вдруг закатил глаза, выпустил слюну, завизжал:
– Поделитесь топливом, варвары!
Из бабушкиной комнаты вышла взъерошенная Лариска, подхватила:
– Варрвары!
Артём Иванович обомлел. Протянул скрюченный грязный палец, указывая на Лариску, застонал:
– Отдайте, если сами не хотите, отдайте, пожалуйста, умоляю…
Мама вытолкала Артёма Ивановича на площадку, захлопнула дверь, прислонилась к ней, обессиленная. С площадки глухо доносились стоны:
– Отдайте, фашисты, всё равно сдохнет. Супа, супчика мне, кастрюльку…
Лариска прикрыла глаз плёнкой, качнула клювом. Повторила:
– Кастррюльку.
Мама опустилась на колени, гладила Лариску по голове, приговаривая:
– Не бойся, никому не отдадим и сами не тронем.
Толик вдруг понял, чего хотел Артём Иванович. Он знал, что съели всех голубей и кошек, он бы и сам не отказался даже от крысы, но Лариска! Она же член семьи, товарищ, спасительница! Её горох мама варит до сих пор, по одной горсточке на ковшик, разваривает до бледно-жёлтого бульона, где уже и вкуса нет, один запах. Лариску – в суп?!
Стало страшно.
Мама сказала:
– Ещё раз придёт – не открывай ни в коем случае. Понял?
Толик кивнул.
* * *
Вчера и позавчера хлеба не было, булочная закрыта. Говорят, потому что опять нет воды, тесто не замесить. Люди толпились у дверей, молчали, уходили. Старик в неимоверно грязном пальто с оторванным воротником прислонился к стене, закрыл глаза; меховой воротник болтался на последней нитке, казалось, будто это какой-то зверёк приютился у человека на груди, вцепился, но коготки не держат, зверёк сползает всё ниже и ниже.