– Да ну, показалось вам, – неуверенно сказал Игорь.
– Мне?! Мне, Филимонову? Вчера новый чертёж присылают, на другую конструкцию, я гляжу: виселица разборная, блин. Я всякое говно варю тридцать лет, у меня чуйка. Точно тебе говорю: что-то будет осенью. Тип «Добро», понимаешь! Кому добро, а кому…
– Так откажитесь от заказа, раз такое дело.
– Не могу, – замотал головой Филимонов. – Я уже и сталь закупил, «Памир» платит, как из пулемёта. Не могу отказаться, выше моих сил. Вот так ночь не сплю, маюсь, думаю: всё, разрываю контракт. А утром приду – работа кипит, сварка искрит, таджики профилями гремят, носятся. Весело! Тут технологи облажались, там чертежи потеряли, этого отдерёшь, тому подзатыльника дашь, проорёшься – уже вечер. И опять ночь не спать, маяться. Знаешь, меня уже литр коньяка не берёт. Всё в башке эта виселица крутится, а на ней я висю… то есть, вишу. Филимонов собственной персоной, язык на плече, дерьмо из меня уже вытекло.
– Значит, не всё вытекло, – заключил Игорь и ушёл, не прощаясь.
Филимонов посмотрел ему в спину, крякнул и заорал:
– Мальчик! Ты, ты, с подносом, сюда иди!
* * *
Пограничный переход Россия-Идамаа, осень
Автобус стоял в очереди третий час. Старший ушёл договариваться, остальные маялись, как могли: впереди играли в карты, сзади время от времени раздавались взрывы хохота, рядом хрустели припасёнными огурцами, булькало и тянуло спиртным, хотя выпивать запретили строго-настрого; кто-то спал, кто-то тихо переговаривался. Макса аж мутило, так хотелось погамать, но мобильники отобрали ещё на выезде из Города, грубо обыскали, хлопая по карманам, из рюкзака забрали планшет. Макс чувствовал себя без гаджетов, как младенец, лишённый материнской груди, и чуть не плакал.
Соседом оказался седой дядька под шестьдесят, самый взрослый в группе, позывной «Отец». Макс видел его всего пару раз, Отец пейнтбол не уважал, считал придурью; рассказывали про него всякое и всегда шёпотом, оглядываясь; говорили, будто Отец прошёл и Афган, и Приднестровье, и Югославию, а последние полгода был в Африке. Сколько в этих рассказах правды, Макс не знал, но чувствовал себя рядом с ветераном неуютно.
Отец потянулся, хрустнул суставами, сказал:
– Вот так пацаны тоже сидели, ждали в восемьдесят втором на Саланге, а потом бензовоз рванул – и кирдык, двести «двухсотых». Там тоннель три километра, хрен выберешься.
– Это вы к чему? – осторожно спросил Макс.
– К тому, что жизнь прекрасна. Тут если что – прыгнул и в кустики, не в горном тоннеле, там-то не попрыгаешь, только если башкой о камень. И сидим с комфортом, кресла мягкие, кондишен, все дела. А не в кузове «зилка» жопы морозим, где холодно и дышать нечем, четыре километра над уровнем моря, кислорода жуть как не хватает. Так что нехрен ныть.