Скрипнула половица за спиной, Имре мгновенно развернулся, наводя ствол. Выдохнул:
– А, это ты! Отлично сработано, приятель.
Протянул ладонь, но Отец пожимать не стал, спрятал руки за спину. Услышал далёкую полицейскую сирену, сказал:
– У меня всегда отлично. Ладно, бывай, мне светиться нельзя.
Вышел через кухню, открыл калитку, шагнул на лесную тропку. Остановился, замер, положил руку на рукоять ножа. Из кустов вывалился Макс, зарёванный, дрожащий, уткнулся в грудь:
– Отец, ты живой, слава богу! Я видел, как ребят убивали. Вышли из леса – и всех, всех.
Отец обнял Макса, погладил по голове, тихо произнес:
– Не реви, всё уже кончилось, всё проходит, сынок. Ну чего ты? Дрожишь, как ягнёнок под дождём, эх.
Подождал, когда Макс успокоится, ударил в печень. Поставил на колени, зашёл сзади, схватил пальцами за нос, задрал подбородок. Попробовал большим пальцем лезвие пчака, довольно улыбнулся.
– Прощай, сынок.
И перерезал горло.
38. Взрослые детские игры
Город, осень
Мой город не мускулистые атланты и равнодушные сфинксы, не граф Суворов в античных доспехах, не бронзовый всадник с выпученными глазами. Хотя, и они тоже.
Мой город – это старушка в шляпке с вуалью, продающая потрёпанный томик Блока у метро, студентка филфака, прячущая в газету «Пятьдесят оттенков серого», узбек в оранжевом жилете, наизусть знающий всего Алишера Навои, – да кто его будет слушать?
Рыжий кот, бегущий краем Невки. Чёрный пёс, положивший морду на лапы.
Мой город – Исаакиевская цитадель, четыре батареи по двенадцать ракет цвета свернувшейся крови.
Грозящие небу рифлёные пулемётные стволы колоннады Казанского.
Мой город – это мальчишки с игрушечными автоматами в парке.
– Тра-та-та! Ты убит.
Да, я убит. Я завис между небом и землёй. Мальчишки всегда играют в войну – и когда-нибудь доиграются.
Город, беременный бедой. Вопли сирен, вспышки полицейских огней, реконструкторы в наполеоновских мундирах с драгунскими палашами в руках. Или это топоры?
Небо, беременное дождём. Тяжёлые капли-разведчики падают, закрепляются, расширяют плацдарм, готовя высадку. Белоголовая девочка лет семи, петухи выбиваются из косичек; нелепый, как апельсин на серой солдатской шинели, оранжевый зонт, смятый, драный, торчащий стальными спицами.
– Это бывший мамин зонт, – говорит девочка. – Он немножко поломанный. Зато мне мама телефон купила, я теперь мультики смотрю. Про крокодила, у которого болели зубки, но птичка Тари его вылечила. Конрад так не может.
Я вздрагиваю.
– Конрад? Что не может Конрад?
– Зубки вылечить крокодилу, – объясняет девочка. – Может, он крокодила боится, точно не знаю, я ему показывала книжку, вроде не испугался, хотя кто же Гену боится? Но, вообще-то, он же воронёнок, зубы лечить не его профессия.