* * *
Город менялся.
Обрядился в гимнастёрку и шинель, натянул стальной шлем.
Стал строже, хмурил брови светомаскировки, прикрывал украшения мешками с песком, красил золотые купола в хаки. Небо превратилось во врага. Город по ночам резал опасную черноту острыми лезвиями прожекторов, днём выгонял пастись стада толстеньких аэростатов, но это мало помогало – небо изрыгало огонь, рожало стаи бомб, поджигало крыши.
Грохотала артиллерия, Пулковские высоты рыгали роями грозных ос; снаряды неслись, вынюхивая стальными жалами жертвы, пробивали стены, разрывали тела.
Утром пополз с южной стороны удушливый дым, кто-то крикнул, что немцы применили газы; ночью небо над Бадаевскими складами зловеще светилось багровым: горело продовольствие, мука полыхала, как порох, расплавленный сахар впитывался в землю. Горели, впитывались в землю жизни ленинградцев – тысячи, десятки тысяч.
Снаряд угодил в трамвай, убило всех пассажиров, по остановке хлестнуло волной осколков, мальчик кричал, дёргая за перебитую руку:
– Мама, вставай, хватит притворяться!
Тётя Груша пришла белая, с дрожащими губами. Мама торопливо поставила чайник, стала гладить гостью по плечу. Бабушка сердито сказала:
– Ей не чай нужен, принеси, у меня там, в шкафу, стоит за «Капиталом».
Налила половину чашки с синей розой, заставила:
– Давай, Агриппина, это хороший коньяк, мне на майские выдали от райкома. Берегла для случая, вот и случай. Пей, говорю, не морщись!
Тётя Груша проглотила, закашлялась, но и вправду стало лучше – порозовела, заблестели глаза.
– Вот, другое дело. Что стряслось? С мужем что-то? Так он у тебя же нестроевой, инвалид.
– Из-за него, ирода. Угораздило замуж выйти за такого, чтобы ему пусто было, чухонцу.
– Но-но, ботало попридержи. У нас страна интернационалистов, причём тут «чухонец»?
– А притом! Вывозят нас. Всех финнов, в домком вызывали. Сказали, «как неблагонадёжных». Это кто, мы неблагонадёжные? Он-то красный командир, на фронтах калеченный, орден Красной Звезды сам Калинин вручал. В двадцать четыре часа, вещей – один чемодан на человека.
– Делать им нечего, – возмутилась мама. – Лучше бы гражданское население вывозили, изверги.
– А ну, прикусили язычки, балаболки! – прикрикнула бабушка. – Ишь, раскудахтались, курицы безмозглые, народная власть им изверги. За такое сейчас – к стенке по законам военного времени, и правильно.
Тётя Груша вздрогнула, зарыдала в голос, мама зажала рот рукой. Бабушка зыркнула: Толик понял, схватил перепуганного Серёжку за руку, потащил:
– Пошли, пошли. Я тебе ящера покажу.
Бабушка сказала: