В Чехословакии он носил фамилию Гольст и прикрывался должностью второго секретаря полпредства. Николай Григорьевич быстро сообразил, что энергичного студента-эмигранта, знающего иностранные языки и увлекшегося марксизмом, можно и нужно привлечь к разведывательной работе.
«В Праге меня предупредили, что в Москве со мной будет говорить очень важное лицо. И действительно, меня отвели в бывший долгоруковский особняк, где в маленькой комнате на диване лежал одетым усталый сонный мужчина средних лет, а рядом на стуле, задом наперед, положив руки на спинку, сидел и курил мужчина помоложе, брюнет, раскосый. Был еще один стул, и мне предложили сесть. Я не знал, кто эти люди и что они от меня хотят, но чувствовал, что это большие начальники и что от разговора зависит моя будущая судьба. Потом мне сказали, что лежал Артур Христианович Артузов, а сидел Миша Горб[144], тогдашние руководители нашей разведки.
Мне шел двадцать пятый год, я был недурен собой и одет в мой лучший костюмчик, что особенно бросалось в глаза на фоне толстовок и тапочек московских студентов. На лице Горба отразилось явное недоброжелательство, он взглянул на меня и стал угрюмо смотреть в угол. Артузов, напротив, с видимым интересом принялся разглядывать меня и мой костюм, не скрывая доброжелательную улыбку.
– Ну, давайте знакомиться. Рассказывайте всё о себе. Не тяните, но и не комкайте. Я хочу знать, из какой среды вы вышли.
Я рассказал всё честно и прямо о своем происхождении, о похождениях в эмиграции. Горб нахмурился и окончательно помрачнел. Артузов же хохотал при рассказе о комичных эпизодах моей прожитой жизни. Рассказ о себе я закончил так: “Я бежал не из страха перед фронтом, а из-за чувства, что воевать у белых мне не за что. Но я не трус, не пацифист, не вегетарианец!”.
Выслушав, Артузов обратился к Горбу:
– Ладно, ладно, Миша, всё проверим, всё в наших руках. Но товарища мы к делу пристроим. Испытаем в работе, а там будет видно. – Горб молчал. – Где, по-вашему, вы могли бы работать у нас?
– Я не знаю… – начал я, но, видя, что робость не произведет хорошего впечатления, добавил, выпятив грудь: – Там, где опаснее.
Артузов открыл глаза и, не шевелясь, стал рассматривать меня с головы до ног. Горб тоже уставился одним глазом. Переглянулись. Посмотрели опять.
– На переднем крае нападения! Рискованнее всех труд вербовщика: сказал не то, повернулся не так – и за всё немедленная расплата! Собачья жизнь, знаете ли, – вечером не знаешь, долежишь ли до утра, утром не ведаешь, дотянешь ли до своей постели.