— Ты злишься, — сказала наконец Тамара. Она была в отчаянии. Было бы неправильно спрашивать, почему — было неправильно вообще что-либо спрашивать. Сестры, ужасные ангелы, должны быть единодушны во всем.
Гретхен не ответила.
Майская ночь была наполнена ароматом. Тамара обхватила плечи пальцами и прижала их к выступающей кости, которую ощущала сквозь надоевшее мясо. Она поправила туфли.
Гретхен прошла на несколько шагов дальше и остановилась так резко, будто кто-то потянул ее за поводок. Неупругое столкновение. Ее туфли на каблуках скользили по гравию парковки.
Тамара ждала.
— Ты знала, что я голодна! — сказала Гретхен. — Ты позволила ему уйти.
— Неправда!
Но Гретхен повернулась и пристально посмотрела на нее своими светящимися зелено-карими глазами. Тамара опустила глаза. Неправильно, неправильно, что она не могла услышать, о чем думала ее сестра.
— Неправда! — не сдавалась она.
— Ты оскалила зубы.
— Я ему улыбнулась.
— Сестра, — грустно сказала Гретхен. — Люди видят разницу.
* * *
Они продали кольцо в ломбард, взяли деньги и пошли в другой бар. Тамара волновалась, пока Гретхен вминала четвертаки в бильярдный стол. Волнение было для нее чем-то новым — это же касалось и отдаленности от сестры. Изгнание в этот круглый крутящийся мир на его круглой крутящейся орбите меняло их: Тамара научилась считать его циклы и движение по орбите, как это делали люди, и называть это временем, потому что больше не могла чувствовать настоящее время, время Хозяина, неумолимое поглощение и энтропию.
А когда-то она была его хранителем. Хранителем настоящего времени, безупречного и совершенного, которое отличалось от беспорядочного, импровизированного звездного времени этих мясных кукол, как кристалл алмаза отличается от безделушки из выдувного стекла. Но им с сестрой не удалось отправить на суд колдуна, перевернувшего истинное течение времени. И пока они не вернут милость Хозяина, они не смогут присоединиться к своим сестрам на небесах.
Все тягостные свойства этого мира — грязные, гниющие, органические тела, которые оставались мясистыми и дряблыми, как бы долго сестры ни морили их голодом; а переплетенные кривые корней, жилок, цветочных лепестков действовали как медленный яд.
Тамара потеряла свой дом. Кроме того, изгнание стоило ей сестры.
Она села, сгорбившись на стуле. Сжимая джин-тоник в правой руке и покусывая корку лайма, она наблюдала за тем, как Гретхен собирала шары. Второй бар представлял собой заполненное дымом местечко, где играла записанная музыка и было немного людей. Некоторые люди-самцы садились у барной стойки, не спеша потягивая пиво или ерш, а самки, чьи спутники не пили, возились с тарелкой горячих крылышек и космополитеном,[50] сидя в звуконепроницаемой кабине у стены. Гретхен в последний раз потрясла треугольник и подняла его ногтями. Будь она настоящей человеческой самкой, ее руки хотя бы немного дрожали. Но руки Гретхен были будто высечены из камня.