- Христос говорил и про лжепророков... Лжестранников. Еще до того момента, когда я понял, что перед нами вор, я почувствовал, что он из породы лжецов. Слишком слащаво он улыбался тебе... Как Иуда. А, кстати, знаешь, что у нас в городишке есть единственный в мире памятник Иуде?
И вот друг уже забыл обо всем, как ребенок, он поражен, хочет немедленно увидеть монумент. Только в последний момент, одеваясь, он замирает на крыльце и говорит:
- А как же все-таки мой спутник? Может, его уже отпустили?
Но нет - мы берем извозчика, едем к милицейскому управлению и там узнаем, что я не ошибся в своих предположениях. Друг понуро сидит всю дорогу и только возле Иуды разгибает плечи.
Он восторженно обходит памятник. Мы одни, уже заполночь. Начинается осень, на Иуду падают желтые русские листья.
- Какая идея! Какой напор! Так это ты выдумал воздвигнуть здесь это страшное создание?.. Да, поставить своего черного человека на площади - это здорово! В этом есть что-то древнеримское... как у Нерона, только мудрей. Ты настоящий подданный республики солнца, как и я!
Друг оборачивается и смеется мне. Мы идем к дому, и я бы мог сказать ему, что "подданным республики" быть никак невозможно, что у него такая же путаница в голове, как у всех русских людей. Но зачем лишать человека, особенно такого прекрасного, его мечтаний и иллюзий? Напротив, пусть цветет и дает плоды его собственное неведомое солнце, которому он пишет стихи и которое так уверенно помещает на небо. Наконец-то хоть для кого-то наступила пора мечтать упоенно и юродиво.
Счастлив тот, кто может сделать это, ничего не отдав и не предав. Друг вынес из детства только образ отца - создателя первого в России птичьего заповедника, а птиц и прочих беспечных существ никто еще не предавал.
Мне же суждено каждый день, направляясь в присутствие, видеть Иуду на площади.
Хотя вру - теперь друг тоже совершил предательство своего спутника, и именно я подтолкнул его к этому. А кто соблазнит одного из малых сих... Конечно, я мог утешать нас обоих мыслью о том, что преступник мог ограбить и даже убить друга в какой-нибудь безлюдной местности, - ведь они направлялись в знаменитые глухие брянские леса, уже давшие России столько святых подвижников. Однако я знал, что мысль эта не то чтобы лжива, но не первична. А первичной была странно прорезавшаяся в мозгу мысль - после допроса предложить вору Керемету стать первым химическим юродивым.
Ведь передо мной появился субъект достаточно неординарный - это я понял и со слов друга, и из материалов уже бегло просмотренного дела, и из нескольких слов самого вора: вернее, не слов, а тона и выражения. Вдобавок Керемет был существом с некоторыми понятиями, не чуждыми культурному человеку, - он происходил из зажиточной мещанской семьи и окончил церковно-приходскую школу.