Тогда думали в первую очередь о Грюнвальде. К этому символу обращались мысли и чувства людей. Но была еще и проповедь Скарги. Ведь независимо от смысла прошлых призывов златоустого иезуита, независимо от оценки исторической роли польской контрреформации проповедь Скарги для обыкновенного гражданина Польши была символом стремления сделать Речь Посполитую лучше, призывом осознать потребность глубоких внутренних изменений.
Триумф и изменения. Победа над врагом, победа над слабостями и ошибками, несовершенством собственного дома, своей нации. В тот момент никто не думал об исключительности подвига тех людей, которые спрятали картины. Никто не рассуждал, стоило ли в течение пяти лет рисковать жизнью ради мертвых полотен и неосязаемых духовных ценностей, связанных с ними. Великий подвиг людей во имя сохранения памятников национальной культуры воспринимался как нечто вполне естественное, нормальное, более того, само собой разумеющееся. И просто радовались тому, что удалось спасти полотна, что они сохранились…
Между тем в Люблинское воеводство стали прибывать первые, пока поодиночке, люди с Востока; позднее, когда они двинулись широким потоком, их назвали репатриантами. Польша начинала менять свое место и на физической и одновременно на политической карте Европы. 25 ноября в Коньсковоле бандиты разгромили отделение гражданской милиции, убили его начальника Войцеха Попёлку, партизана АЛ. 30 ноября в поселке Винна были убиты пепеэровцы Антони Яхимчук и Хенрик Заразиньский…
Зачастую на спусковой крючок автомата нажимала обычная серость, порою отчаяние, но нередко и застарелая ненависть.
В письме к «уважаемому господину адвокату» корреспондент из Люблинского воеводства жалуется на то, что чуждый демократический режим «попирает тысячелетнюю национальную христианскую культуру и права свободного человека, будто бы так и должно быть, что нашей измученной родиной будут управлять проклятые продажные изменники, самозванно именующие себя «польскими патриотами», в компании с русскими евреями и московскими коммунистами»{380}.
15 ноября в Люблине профессор Хенрик Раабе открыл учебный год в университете имени Марии Кюри-Склодовской. Беден был этот первый, открытый после освобождения новый университет, созданный народной властью почти на пустом месте. Несколько ученых из тех, кого оккупация лишила всего и кто годами занимался изготовлением папирос или сбором лечебных трав, несколько польских профессоров из Львова, научных сотрудников из Пулавского института, преподавателей, которым в предвоенных, ограниченных узкими рамками высших школах не нашлось места и которые поэтому преподавали в люблинских гимназиях, и еще те немногие, кого нашли в рядах армии и в партизанских отрядах. Среди зачисленных в университет были инвалиды войны и те, кто не проходил военной службы, партизаны и выпускники подпольных учебных классов, сознательные сторонники нового и разочарованные, но уже капитулирующие защитники старого. После многих лет им предстояло стать первым отрядом специалистов, строящих новое. «Гаудеамус игитур» объединял всех.