Мальчик продолжает чесаться, наблюдая за нами, может быть, прислушивается к нашему разговору. Я машу ему рукой. Он не двигается. Громко подзываю его, выхожу на середину дороги.
— Б-у-у-у… — смеюсь я.
Губы мальчика вытягиваются, и он отвечает:
— Б-у-у-у…
Я зову его к себе. Он идет следом за мной в сад, волоча больную ногу, стоит, как пугливый аист. Кричу через забор официанту:
— Уважаемый сосед, вы обещали мне клубники, соберите килограммчик, а, если можно, то и два. — Кладу руку на голову хромому. — Только побыстрее, пожалуйста, а то мальчику не терпится полакомиться.
У официанта прыгает кадык, лицо багровеет, он весь надувается, как индюк («Сейчас его хватит кондрашка», — проносится у меня в голове), резко поворачивается ко мне сутулой спиной и, поспешно переставляя свои длинные ноги, скрывается в высоких зарослях.
Все. С этим покончено.
Легонько щелкаю малыша по голове.
— Б-у-у-у, — произношу я и сую ему в руку двадцать форинтов. — Ступай сейчас же в магазин, и чтобы не осталось ни одного филлера. Понятно?
Голос у меня нарочито строгий, лицо серьезное. Мальчик тоже сразу посерьезнел. Он все понял.
Я продолжаю копать. Вскоре небо заволакивают тучи, начинает накрапывать дождь, припускает сильнее и уже льет, не переставая, до самого вечера. Я сажусь у открытой двери домика, слушаю, как шумит дождь, лампа отбрасывает свет в сад, дождевые капли мечутся в полосе света, как мотыльки. Все вокруг наполняет густой аромат оливы, он проникает в легкие, затрудняет дыхание. Выдергиваю торчащую над кроватью ветку и швыряю ее в темноту. Пыльца липнет к ладоням, дурманящий запах вызывает тошноту. Подставляю ладони под дождь и усиленно тру.
На рассвете я иду к берегу. Из воды нехотя поднимается красное солнце. Озеро гладкое, как зеркало, на мели плещутся стаи рыбок. Вокруг тишина и покой. Останусь здесь до осени, до весны, пробуду год, пять, десять, двадцать лет…
До вечера я работаю в саду, разбиваю комья земли.
Наступают сумерки и как губка впитывают в себя последние отблески света. Чудесный, тихий вечер. Я присаживаюсь возле домика. Да, завтра же утром поеду и куплю семян, рассады, черенков. И удобрений для кустов вдоль ограды, пусть растут повыше, чтобы я никого не видел на улице и меня никто не мог бы видеть…
Со стороны дороги врывается ветерок, бросает мне в лицо приторный аромат оливы. Нет, больше не могу, все нутро выворачивает, пьянит, дурманит, так можно рассудка лишиться. Я хватаю топор, бегу к ограде. Но на полпути останавливаюсь, опускаю руку.
Куда я? С ума схожу? Что задумал? Стою с топором в руке… Рубить? Что? Зачем?