Я слежу за рукой Холбы, вижу, как он подхватывает пальцами пепельницу и поворачивает ее. Шлифованные грани хрусталя переливаются на солнце сине-желтыми оттенками. «Если бы не этот несчастный случай… — думаю я. — Если бы Пали поднялся наверх и ему удалось…»
Холба все говорит и говорит.
«Если бы поднялся не Пали, а я, и мне удалось… Если бы поднялся я, а не Пали, и мне не удалось… После того как почтили бы мою память минутой молчания, точно так же докладывал бы Холба. На этом же самом месте, справа от меня. Только вместо меня сидел бы кто-то другой. Кто? — Пытливо всматриваюсь в каждого из присутствующих. — О чем бы они думали в течение той скорбной минуты, которую посвятили бы памяти обо мне? О чем они думали теперь, отдавая дань уважения Пали? Если бы удалось, Холба говорил бы сейчас о больших достижениях, в итоговых сводках фигурировали бы высокие показатели и в конце квартала впервые за два года вся эта братия получила бы на руки изрядную сумму премиальных. Если бы Пали повезло, то… Неужели ради этого погиб Пали?»
«Интересы завода здесь ни во что не ставят!» — звенит у меня в ушах мой собственный голос.
Холба шевелит губами, изредка для большей убедительности кивает головой, машинально сметает со стола пепел, поправляет галстук и говорит, говорит. Ромхани закрыл глаза, сложил на животе руки, откинулся назад, дремлет или вдыхает аромат герани; толстяк Сюч о чем-то задумался, может быть, вспоминает Гергея, своего предшественника; директор сольнокского филиала Чечи ковыряет в ушах…
«Интересы предприятия… — звучит, как магнитофон, у меня в голове. — Товарищи, сегодня передний край классовой борьбы — производство. Товарищ Гергей принес величайшую жертву на этом фронте…» Чей это голос? Да, это голос Сегеди, из райкома партии, когда он произносил речь на похоронах.
Я озираюсь по сторонам. «Вот они, фронтовики, — мелькает у меня мысль. — Я, они, мы все. Передний край. Если бы Гергею удалось, слова Холбы сегодня гремели бы, как победный марш». Перед моим мысленным взором предстают огромные очки, над ними высокий лоб, а под ними шевелящиеся губы, они невнятно произносят: «Признаете себя виновным?» И я вдруг громко, во всеуслышание отвечаю судье:
— Нет!
Кровь ударяет мне в голову, я смотрю на Холбу, он замолкает, глядит на меня широко раскрытыми глазами, думает, наверно, что я что-то еще скажу или возражаю против того, о чем он сию минуту говорил. Все смотрят на меня. Я еще больше краснею и чувствую, как моя рубашка становится влажной от пота.
— Товарищи… интересы производства… — беспомощно лепечу я. Под устремленными на меня недоуменными взглядами медленно поднимаюсь. — Товарищ Холба, — с трудом выдавливаю из себя, — пожалуйста, продолжай… Я…