На распутье (Загони) - страница 33

Зачем нужно было скрытничать, я уже начал догадываться, — Пали как-то намекнул мне, так, между прочим, ну а больше мне и не требовалось, я не был любопытным.

После того визита я зачастил к лодочной станции, чаще всего в будни и договорившись предварительно с Пали. Обычно мы беседовали вдвоем, и, если приходил кто-то еще (иногда и Аранка), меня выпроваживали. Я ничуть не обижался — пусть себе секретничают, это их дело — и утешался тем, что у меня тоже есть секрет: мои отношения с Аранкой. И я не посвящал в него Пали.

Я вхожу в проходную. На контрольных часах скоро четыре. На заводском дворе тишина. Вахтер сидит ко мне спиной, даже не отрывает глаз от шахматной доски. Ночной сторож замечает меня, здоровается. Вахтер тоже поворачивается, вскакивает.

— Здравия желаю, товарищ директор, — говорит он улыбаясь. Он невысокий, круглолицый, давно уже на пенсии, дежурит здесь с субботы на воскресенье, подменяет ночного сторожа, но один из них приходит сюда играть в шахматы и в том случае, если дежурит другой. Помещение проходной служит им шахматным клубом.

— Здравствуйте, дядюшка Адам. Давно я вас не видел.

— Да и я вас тоже, товарищ Мате. — Он хлопает меня по локтю дружески, доверительно. — Хорошо выглядите, товарищ Мате. Слава богу. Ей-ей, у вас всегда такой бодрый вид! Так и пышете здоровьем. Не похожи на чиновника вот с таким лицом. — И он комично опускает уголки губ.

В ту пору, когда я работал на кране, он был подсобным рабочим, прицеплял на кран грузы. Тогда он еще говорил мне «ты», было ему лет под пятьдесят. Позже, когда я пошел в гору, между нами сохранились прежние дружеские отношения. Он никогда не заискивал, наоборот, разговаривал со мной покровительственно, как отец с сыном или как старший член семьи с младшим.

— Как желудок, дядюшка Адам? — спрашиваю я.

— А! — машет он рукой. — Как-то вечером съел кусок сала, потом всю ночь не спал. И беда в том, что не запил вином с содовой. Я не особо охоч до выпивки, но с жирной пищей надо, иначе можно испортить желудок. Как-никак весной семьдесят стукнуло.

— Мой ключ здесь?

— Секретарша, кажется, передавала. Это ваш? Сказала, что от дирекции.

— Наверно, мой. Покажите.

Я беру ключ, но уходить не хочется. Присаживаюсь к столу, ночной сторож на мгновение смущается, но, после того как второй старик тоже садится, успокаивается, смотрит на доску.

— Выигрываете, дядюшка Адам? — спрашиваю я.

Вахтер делает ход, вижу, шансы его подымаются.

— Надо бы на деньги играть, — отвечает он с хитрецой. — Тогда бы интереснее было. Но он не хочет. Знай пристает, садись да садись, сыграем, а на деньги боится, — ворчит он на своего партнера, разумеется добродушно. — Ты, старый жмот, денег жалко, что ли? Предпочитаешь на девушек их истратить? Или старуха отбирает все до гроша? — Затем говорит, уже обращаясь ко мне: — И в пинг-понг тоже пока еще играю. В прошлый раз в клубе выиграл у молодежи два бокала вина с содовой. Прыгают вокруг стола, а по мячу бить не умеют. Показал я им класс игры. — Он встает, убирает со стола шахматную доску, берет в руку воображаемую ракетку, имитирует удары ею. — Вот так — прямой удар, а так — сбоку. Стоит только подойти к краю стола, как рука и опыт сами начинают действовать за меня. Там тебе ни силы в ногах, ни выносливости не требуется. Пинг-понг — игра не для молодежи. У кого ноги еще крепкие, пусть идут в футболисты. — Он кивает на сторожа. — Вот Гергей, товарищ Мате, неплохо играл когда-то в футбол. У него сила была в ногах. Не окажись он таким ослом, непременно попал бы в любительскую сборную страны, а то, может, и в профессионалы угодил бы. Есть же, черт возьми, такие легкомысленные люди, что растрачивают зря свой талант; им, можно сказать, огромное счастье привалило, а они занимаются бог знает чем. Скажите, почему так бывает? Один непременно хочет выбиться в священники, хотя ему больше подходит стать грабителем, другой, — он опять кивает на сторожа и подмигивает мне, — в шахматисты норовит, хотя ему впору пасти гусей, третий в министры лезет, а сам и в швейцары не годится, четвертый, хотя и обладает всеми необходимыми качествами, только и думает, как бы на печи отлежаться. Я имею в виду не калильную печь, а домашнюю, где он спину греет да горшки со сметаной облизывает. И еще вот что хочу сказать: есть и такие, кто мог бы сделать много полезного своими руками, но им больше нравится затачивать карандашики. — Он приставляет палец к виску и вращает им. — У таких чаще всего пара в голове на одну-две атмосферы больше, чем голова может выдержать, и нет клапана, чтобы выпустить его. Послушайте, товарищ Мате, что скажет старик: кем человек родился, тем он и остается, как полагают индусы, у которых все люди разделены на касты. А кто все-таки норовит идти в другом направлении, тот, как правило, обязательно заблудится. Взять, к примеру, хотя бы меня. Ей-богу, я родился голубятником, и роковая ошибка моей жизни, что стал металлистом. — Он улыбается, повторяя свою извечную шутку: он всегда норовит отмочить ее, с кем бы ни беседовал. Затем протягивает мне свои ладони. — Видите, я почти шестьдесят лет ворочал железо и другие твердые материалы, но разве они похожи на руки заводского рабочего?