Все студеное да все солоное.
Одевашь-обувашь, море синее.
Все студеное, да все солоное...
Иван Глаткой, пожалуй, самый пожилой из солдат, молчаливый, хмурый и мрачный на вид, очень любит петь — и притом совсем неожиданным для его медвежьей фигуры тонким, высоким голосом. И когда он поет, закрывая глаза, как токующий глухарь, лицо его становится добрым, светлеет.
Напряжение и тревога прорываются в беседах, которые ведут вполголоса, оглядываясь по сторонам, словно кто-то может подслушать в открытом океане.
О доме, против обыкновения, говорят мало, больше о чаемой Земле Американской, о том, что их может там ожидать. И, оказывается, слышали о ней немало, хотя вроде откуда бы?
— Я у чукоч во многих стойбищах посуду деревянную своими глазами видал, — рассказывает толмач экспедиции Иван Панов. — Миски, плошки. Совсем как наши. А откуда им там взяться, когда во всей чукотской земле ни единого деревца не растет? Спрашивал я, говорили: плавают-де торговать на Большую землю — так они Америку называют, оттуда и привозят посуду. Да вон и Шарахов скажет, не даст соврать.
Второй толмач Дмитрий Шарахов, щуплый и скуластый, похожий на коренного камчадала, молча кивает.
— А может, ее американцы делают, посуду-то? — сомневается квартирмейстер Петр Татилов. — Подумаешь, эка вещь — плошка.
— Нет, у американцев такого завода нет. Из бересты не только туеса, даже лодки делают, сам, правда, не видел, рассказывали. А эта посуда истинно наша, русская.
— А откуда же им там взяться, русским-то?
— Говорили же тебе, дураку: еще у Дежнева кочи туда ветром унесло.
— Не только, — подняв палец, значительно произносит Иван Панов. — Говорили мне многие чукчи, будто и потом, когда купцы на ярмонку плавают в Колымское зимовье, там большая ярмонка бывает, тоже немало кочей ветром в Америку уносит. Там наши переженились, расплодились, говорят, целые деревни есть... Я те рассказы переводил, господин ветеринарный прапорщик Линденау все записывал, потом господину академику Миллеру доложил.
Чей-то недоверчивый голос:
— А чего же они там сидят, обратно не возвертаются, домой?
— Чукчи перебьют, боятся. Не пропустят чрез свои земли.
— Или американцы не пускают.
— Чукчи не пускают.
— Сами не хотят. Чего им возвращаться, когда и там, видно, живут неплохо?
— Конечно, живи не тужи без начальства!
— Тише вы, загалдели. Не мешайте слушать! — рычит Глаткой.
Он слушает эти рассказы особенно внимательно, заинтересованно, время от времени со значением переглядываясь с верным дружком, Никифором Пановым.