Я понял в этот миг, что совершил ошибку и он меня одурачил. Я сделал именно то, чего хотел противник. Мне вдруг вспомнилась схватка на террасе над Темезом и как он ухватил меня за кольчугу. Это был его излюбленный прием. Враг подпускал меня поближе, чтобы схватить и встряхнуть, как терьер крысу. В этом маневре вес и сила дают ему решающий перевес. И вот теперь я оказался очень близко. Я проскальзывал мимо него, все еще забирая вправо, его левая ручища протянулась ко мне. Мне следовало бы отскочить, но мысль эта пришла слишком поздно, терять было нечего, поэтому я нанес укол саксом. Не обращая внимания на дикую боль в левом плече, я вогнал Осиное Жало со всей силой, какую смог собрать. Ох и тяжко дался мне этот укол, боль была просто ужасная. В стремлении вонзить клинок поглубже я застонал вслух, но продолжал давить вопреки всему.
Ваормунд уже хватал меня за нащечник, но Осиное Жало оказалось проворнее. Оно проткнуло кольчугу и кожу, прошло через толстый слой мышц и погрузилось на половину длины ему в брюхо. Пытающаяся достать меня рука упала, верзила, скривившись от боли, отпрянул так быстро, что вырвал из моей руки сакс, так и оставшийся торчать из его живота. Среди прорезанных клинком металлических колец проступила кровь.
— Ты медлителен, — сказал я, подавшись назад. Это были первые мои слова, обращенные к нему.
— Ублюдок, — процедил он и, не обращая внимания на сакс в потрохах, снова бросился на меня.
До того он держался презрительно, теперь же в нем осталась только ярость. Ваормунд рубил Вздохом Змея, нанося короткие свирепые удары, от которых мой клинок звенел. Я вынужден был пятиться перед необоримой силой его натиска. Но гнев разгорячил противника, затуманил рассудок, и его удары, хотя и чудовищной силы, не сложно было отражать. Я дразнил его: называл безмозглым куском дерьма, говорил, что мать испражнила его, а не родила, напомнил, что по всей Британии идет молва, что он лижет задницу Этельхельму.
— Червяк, ты подыхаешь, — насмехался я. — Меч в брюхе убивает тебя!
Ваормунд понимал, что, скорее всего, это так. Мне доводилось видеть людей, оправившихся от разных ужасных ран, но удар в живот, как правило, оказывался смертельным.
— Ты будешь умирать медленно и в муках, — обещал я ему. — А меня люди запомнят как человека, прикончившего Этельхельмова подлизу.
— Ублюдок! — Ваормунд едва не рыдал от ярости.
Он понимал, что почти неизбежно умрет, но жаждал убить меня и тем самым спасти свою репутацию. Я встретил очередной замах Вздоха Змея, и от силы этого удара рука моя задрожала. Вздох Змея поломал немало клинков, но каким-то чудом мой заемный меч до сих пор выдерживал все испытания. Ваормунд сделал быстрый выпад, я отскочил и едва не споткнулся о камень. Верзила теперь ревел, наполовину от ярости, наполовину от боли. Осиное Жало глубоко засело у него в кишках, терзая их, и кровь просачивалась через кольчугу и капала на землю. Ваормунд попытался вырвать меч, но плоть крепко держала клинок, и стало только хуже. Оставив все как есть, детина сделал новый выпад, но уже не такой быстрый. Я отвел его клинок в сторону и совершил ответный выпад, целя ему в лицо, но потом опустил меч и нанес удар по рукояти Осиного Жала. Ваормунду было больно, я видел это по его глазам. Он отшатнулся, покачнулся, потом обрел новую ярость и новую силу. Ваормунд наседал отчаянно, тесня меня одним мощным ударом за другим, крякая при каждом усилии. Часть из них я отражал, от иных уходил, довольствуясь тем, что Осиное Жало убивает врага медленно, тем самым даруя нам время. Ваормунд слабел, но запас его сил был таким огромным, что мне приходилось пятиться к «стене щитов» Румвальда. Увидев, как я вогнал Осиное Жало в брюхо Ваормунда, мерсийцы разразились криками, но теперь они молчали, завороженные мощью этого великана, способного с мечом в животе атаковать с такой сумасшедшей яростью. Ему было больно, двигался он все тяжелее, но при этом не оставлял попыток зарубить меня.