Две остервенело враждующие страны — Ванстерланд и Гетланд — выглядели, в общем-то, одинаково. И там и тут бесплодные взморья, леса и торфяники. Людей попадалось немного, да и те, заметив корабль, испуганно спешили в глубь суши. Сощурившись и повернувшись на юг, он увидел небольшой зубец на мысу, над ним белесое небо пачкал дымок из труб.
— Что тут за город? — спросил он у Сумаэль.
— Амвенд, — сообщила она. — Неподалеку граница.
Амвенд, куда он водил набег. То есть без щита плюхнулся с корабля и угодил в западню. Значит, вот она, башня, где погиб Кеймдаль. Где его предал Хурик. Откуда Одем сбросил его вниз, в горькие морские воды, навстречу куда горшему уделу раба.
Ярви только сейчас заметил, что уже до боли вмял сморщенную ладонь в перила. Он отвел глаза от земли — на белопенную воду за кормой. Рябь от ударов весел таяла без следа. Неужели то же самое будет и с ним? Канувшим в никуда и забытым?
Сестра Ауд, подмастерье, которую мать Скейр отправила вместе с ними, рассматривала его не таясь. Хитрым, вороватым взглядом. А потом быстро опустила глаза и что-то вывела угольным стержнем — на ветру трепетала и колыхалась тонкая полоска бумаги.
Ярви подошел к ней не спеша.
— Приглядываешь за мной?
— Сами знаете, что да, — не отрываясь от письма, ответила та. — Для того я и здесь.
— Ты мне не веришь?
— Я всего лишь передаю матери Скейр то, что вижу воочию. Верить вам или нет, решает она.
Служительница была маленькой и круглолицей, одной из тех, чей возраст тяжело угадать. Вместе с тем Ярви полагал, что она не старше его.
— Когда вы прошли свое испытание?
— Два года назад, — ответила та, отгораживая плечом клочок бумаги.
Он бросил попытки подсмотреть ее записи. Так и так служители пишут своими, особыми знаками — вряд ли он их прочитает.
— Каково оно?
— Если подготовиться, то не трудно.
— Меня готовили на совесть, — сказал Ярви, мысленно возвращась в ту ночь, когда из ненастья явился Одем. Он помнил, как отражалось в склянках пламя, помнил ласковые морщинки матери Гундринг, четкие и ясные вопросы и ответы. На него навалилась тоска по той, простой жизни, когда не нужно было ни убивать никаких дядь, ни исполнять никаких клятв, ни совершать такой трудный выбор. Тоска по травам и книгам и тихому слову. Ему стоило сил загнать ее вглубь — сейчас ей предаваться нельзя.
— Но возможности пройти испытание у меня не было.
— Немного и потеряли. Сперва долго дрожишь снаружи, за дверью. Потом на тебя долго пялятся старухи. — Она окончила послание и закатала его в крохотную гранулу. — И в конце праматерь Вексен удостаивает тебя поцелуем.