— Это нечестно, — обычно Колючка держалась молодцом, даже в самых отчаянных переделках, но тут она заблеяла, как овечка, которую гонят под нож.
Хуннан насмешливо фыркнул:
— Эта площадь, милая моя, — поле боя. А на поле боя — там, знаешь ли, не до честности. Запомни это на прощание.
Некоторые захихикали. Наверное, те, кого она успела отметелить в прошлом. Бранд смотрел на то, что происходило, из-под упавших на лицо волос, ладонь все еще зажимала окровавленный рот. Другие опустили глаза. Все знали, что это нечестно. И всем было плевать.
Колючка сжала зубы и обхватила пальцами щитовой руки мешочек, висевший на шее. Крепко так обхватила. Сколько себя помнила — она всегда была одна против всех. И всегда дралась против всех. Потому что Колючка — боец. Этого у нее никто не отнимет. И она им сейчас покажет, на что способна. Они надолго запомнят этот поединок…
Раук коротко кивнул остальным, и они принялись заходить с обеих сторон, окружая ее. Но это еще не самое страшное. Если бить быстро, можно вырубить кого-то одного, а дальше… дальше надо хвататься за эту соломинку. И выстоять против остальных, если повезет.
Она смотрела противникам в глаза, пытаясь предугадать следующее движение. Эдвал еле плелся, не поспевая за остальными. Ему все это не нравилось. Сордаф внимательно следил за ней, подняв щит. Раук беспечно, напоказ, опустил меч острием вниз.
Как же охота стереть с его лица эту улыбочку. Чтоб кровью изо рта капало, ага. И больше ничего ей не надо…
Она издала боевой клич, и улыбочка Раука поблекла. Первый ее удар он принял на щит, попятился, второй тоже, щепки летели во все стороны, она посмотрела вверх, и он поддался на уловку и поднял щит повыше, а она ударила снизу — в последний миг, ничего он не успевал уже сделать, — и попала ему в бедро, хорошо так попала. Раук заорал от боли, скрючился, повернулся к ней затылком — ну же! Она уже занесла меч, как…
И тут краем глаза она заметила какое-то движение. А потом ей врезали так, что искры из глаз полетели. Она даже не почувствовала, как падает. Просто вдруг поняла, что песок набился куда только можно и трет, а она лежит и глупо таращится в небо.
Сама виновата: занялась одним, а двух других из виду упустила.
Над ней кружили и кричали чайки.
В ясном небе четко вырисовывались башни Торлбю.
«Упала — вставай, — учил отец. — Лежа на спине поединки не выигрывают».
Колючка с трудом, медленно перекатилась на живот, мешочек выскользнул из-под воротника и повис на шнурке, лицо зверски саднило.
Накатила волна, холодная вода обожгла колени. Сордаф наступил на что-то, послышался треск, словно бы ветка сломалась.