Возможно, кто-то из вас скажет, что я просто глумилась над Стэнфордом. Но я готова тысячу раз повторить, что это не так. Правда-правда. И в мыслях подобного не возникало. Я просто как-то очень легко и хорошо чувствовала себя рядом с этим человеком. Так хорошо, что и уходить не хотелось. И он мог говорить о чем угодно, это уже было совершенно не важно. Важно было другое — то, чего Шарлотта Ривз больше не могла отрицать: ей нравился этот большой, улыбчивый и сильный мужчина — так сильно, что она не понимала, как себя с ним вести дальше, ведь настоящая Шарлотта не Шо, и зацепить Стэнли Стэнфорда ей совершенно нечем.
Расстались мы далеко за полночь. Стэнфорд отправился к площадке с арендованным флайкортом, а я почти полчаса летала на вызванном флайере над Блактэйей, опасаясь столкнуться с боссом в порту нуль-перехода.
Когда я добралась до дома, голова уже просто раскалывалась, а пока обошла весь периметр с проверкой и вошла внутрь, от боли начало мутить.
Всадив себе в плечо стимулятор, я рухнула на кровать, проваливаясь то ли в сон, то ли в полузабытье.
— Послушай, Ривз, тебе все равно уже не подняться, о карьере и работе можно забыть. И ты же понимаешь, что тебя не будут судить, а расследование замнут. Никто не станет добивать инвалида, а моему сыну еще жить…
Я не понимаю, о чем он. Мой мозг затуманен действием обезболивающих и синтебиотиков. Мне и слушать его, не теряя мысль, удается с трудом. Но это не так страшно в сравнении с тем, что я совершенно не чувствую своего тела. Абсолютно. Хочу пошевелить пальцем — и не могу.
— Я тебе заплачу. Найму лучших сиделок. За тобой будет прекрасный уход до конца твоих дней. Любые лекарства. Ты ни в чем не будешь нуждаться…
Такая длинная пауза и такая мертвая тишина. Она убивает меня. Как и белый потолок над головой — единственное, что я могу видеть.
— Ты должна просто кивнуть и подтвердить комиссии слова Нила. Ты ведь сделаешь это, девочка?
Нил?
Даже сквозь наркотический дурман прорывается злость. Боже, дай мне сил. Хоть немного. Прошу.
— Что? Ты что-то хочешь мне сказать? — он наклоняется к моим губам, и в нос ударяет запах дорогого одеколона и табака. Отвратительное сочетание. Сколько буду жить — столько и буду его ненавидеть.
— П… по… шел…на… х-хер…
Всевышний, спасибо. Я смогла.
— Дура, — в его голосе больше нет ни заискивающих интонаций, ни жалости. И слава Богу. Тошнит и от того, и от другого. — Тебе все равно никто не поверит. Твое слово против четырех…
Четырех? Он сказал — «четырех»? А вот теперь действительно больно.
Грудь сдавливает от нехватки воздуха, и я вскакиваю на постели, чувствуя головокружение и легкий привкус металла во рту.