— Вот, живем! Крестьянин не загинет!
По одну сторону стола на скамьях сидели сестры и братья отца. Эти все тощие и будто моложе. У женщин длинные косы. Приветливые, ласковые, говорили тонкими, тихими голосами, будто щебетали:
— Милые мои, родимые! Как хорошо-то!
В торцах сидели дети сестер. За столом и учитель Максим Георгиевич, и будто случайно зашедший дед Сайка.
В гомоне одна из женщин вдруг всхлипнула, видно вспомнила своего, убитого, и бабы дружно заревели. Но Алексей Грязнов двинул деревяшкой, гаркнул:
— Размокли уже?!
Доброе родство — чем не коммуна, настоящая! Полная! Говорили друг другу только хорошее, с уважением. Забыли, как ругались при дележке… Есть совесть, есть и стыд, да и свой своему поневоле брат.
Малые дети позасыпали на руках матерей.
— Шурка, возьми, положи моего, не вылезть мне.
Младенца с голыми ножонками передавали через стол.
В темном углу на слабо белевшем покрывале лежало поперек кровати с полдюжины спящих ребят.
— Ванечка, спой! — просили материны сестры.
Ваня взял гармонь и спел:
На гармонике играю
Очень даже весело.
Что ж ты, Тая, дорогая,
Носик свой повесила?
— Про любовь! — взывала двоюродная сестра Тая.
Ваня спел про шолецких девок… Женщины смеялись, а Грязнов:
— Баба, конечно, да. Вилы ей полегче, грабельки потоньше. А что приятное — хоть на передах подвози.
За столом — несколько человек приезжих из голодающих губерний, приняты кресткомом — крестьянским комитетом в деревнях Ростовского уезда; молчаливы, лица у них зеленовато-бледные, как капустный лист.
— Как там, совсем безвыходно или что-то предвидится? — спрашивал Ваня.
— Жутко там, — отвечали. — Люди на ходу мертвыми падают… Такое, что и во сне не увидишь, — за столом говорить не будем.
Мать принесла еще блюдо:
— Как вспомнишь, что целые губернии от голода лежат, — кусок в рот не идет.
Да, подсекла крестьянство мировая война, побила народ, лошадей, заглушила землю, сожрала запасы… Советская власть, конечно, правильная, да возраста ей мало: не успела поставить хозяйство, как еще придавило и засухой. На глазах вымирают села. Не осталось ни курицы, ни яйца, ни собаки, кожу со скота сварили. Один бы хороший урожай — и спасены.
Ваня положил ложку.
— Вот и говорю: были бы артели повсеместно — скорее спасли бы большее число людей и скота, посеяли бы на будущий год.
Алексей Грязнов провозгласил:
— Мы и есть артель! По-семейному можем делать доход.
Дед Сайка смотрел голубенькими глазками:
— Артель — дело божеское. Допустим, взять монастырь… Живал я в этом обчежитии, когда из Одессы поплыл в Константинополь, дальше — в Старый Афон. Тоже артель.