Ваня был не в себе, что-то искал в вещевом мешке, сам не зная…
— Страшно, Михаил Васильевич. Люди вот так… Люди — людей. Как же это поддаются и не понимают! — метался Ваня.
— Эйвах, как здесь говорят, увы! Здесь и образованные — помните, полковник Сабит Сами-бей? — считают, что еще невозможно обуздать черные силы.
— А мне мерещилось: революция — значит, понятие есть, какое у нас. Но выходит, что нет! — горестно проговорил Ваня.
«Мой Скородумов расстается с иллюзиями, — подумал Фрунзе. — Отлично. Пусть он и тысячи других излечатся от детских болезней, станут настоящими бойцами, и мы окончательно победим. От иллюзий один шаг до увлечения революционной внешностью, а и то и другое — не более чем желание выскочить из неприятной действительности, тогда как надо работать, работать и работать».
— Сделайте, Скородумов, выводы…
— Выводы… конечно… — глаза Вани затуманились. — Только нет сознания… Неужто и дальше так? За что? Не могу понять…
— Понимание придет, дорогой товарищ, — Фрунзе подошел к окну. — Смотрите-ка, народ с флагами… К нам! Благодарят. Приветствуют нас.
— Все же хочется скорее домой, пусть и голодная наша Русь…
— Да, и у нас немало горя, страданий. Однако на каждом шагу чувствуешь живую душу народа! Как он идет к лучшему и добивается. Да?
Еще на пути от моря Фрунзе чувствовал, что привязывается душой к этой горной стране. На обратном пути он ревниво вглядывался: не оборвется ли в пропасть национальная революция на полдороге? Верилось, что нет.
Сожженные селения он видел и раньше. Но после Ангоры такие картины били по сердцу жесточе. Правда, теперь он твердо знал: Кемаль, военные — пусть не все осознанно — начали новую историю страны, и вражда, конечно же, отойдет в прошлое. Сказал же как-то Кемаль: нас называют националистами, но мы уважаем и почитаем все нации, сотрудничающие с нами, наш национализм — не надменный. Во Фракии турецкие и болгарские четы сражались бок о бок, вместе отошли на болгарскую землю, страдая.
Среди турок, встречавших караван в Самсуне, Фрунзе издали с коня заметил и две по внешнему виду не турецкие фигуры. Приблизившись, увидел красного командира, наверно атташе, и нового российского посла — Семена Аралова: в легком пальто, молодой, держится уверенно, несуетливо. Приветствуя, Аралов высоко поднял шляпу. Фрунзе, соскочив наземь, крепко пожал его руку:
— Принимайте смену, Семен Иванович! Я — домой!
В русско-японскую войну Аралов был прапорщиком. В мировой войне он прошел через двадцать два сражения, и фронтовики избрали его потом в армейский комитет, масса делегировала на съезд Советов. По рекомендации Ленина он был введен в Реввоенсовет Республики. Аралов сформировал Двенадцатую армию красных войск. Наконец, он перешел на дипломатическую службу. Он участвовал в мирных переговорах с Польшей, потом был представителем Советской России в Литве. Именно такой человек и нужен сейчас в Ангоре… Фрунзе предложил: