в полном смысле. Она была словно обернута в один или два слоя тонкой пленкой, которая мешала искренне трепетать человеческим сердцам. К несчастью, мне часто случается видеть такую пленку. В музыке, литературе и других видах искусства снять ее до последнего слоя – порой и есть самое сложное. Но если не снять, зачем тогда вообще искусству быть искусством?
Как раз в это время – не с самого начала – на семинар приехал Роберт Манн. Он открыл свой мастер-класс, послушал каждую группу, сделал конкретные замечания. Иногда очень жесткие.
Например, прослушав первую часть Струнного квартета Равеля, он сказал:
– Спасибо. Прекрасное исполнение. Великолепное. Но… – тут он ухмыльнулся, – мне не нравится.
При этих словах присутствующие засмеялись, но исполнителям явно было не до смеха. Хотя я понял, что имел в виду Манн. Их музыка пока еще не звучала как настоящий Равель. В ней не было подлинной музыкальной эмпатии. Я это понимал, и остальные, наверное, понимали тоже. Манн просто озвучил конкретный факт. Не подсластил, сказал прямо и кратко. Потому что так было нужно для музыки, и времени на расшаркивания не было. Он взял на себя роль ярко освещенного и точного стоматологического зеркала, которое не затуманивает реальность и не лицемерит, а честно и беспощадно высвечивает пораженный участок. Думаю, это под силу только такому, как он.
Словно закручивая винтики каждой детали, Манн планомерно приводил в порядок весь механизм. Его советы и замечания всегда были конкретны, их суть понятна каждому. В них не было никакой двусмысленности, чтобы не тратить напрасно время. Он молниеносно раздавал замечания, а ученики жадно их ловили. Это длилось дольше получаса. Крайне напряженные полчаса, от которых захватывало дух. Ученики устали, еще больше был изможден 92-летний Манн. И все же, когда Манн говорил о музыке, взгляд его был по-настоящему энергичным и молодым. Это не был взгляд старика.
Равель, звучавший на концерте в Женеве через несколько дней, был прекрасен – исполнение неузнаваемо изменилось. В нем слышалась особая, сочащаяся сквозь звуки красота, присущая музыке Равеля. Винтики как следует завернулись. В битве со временем одержана блистательная победа. Конечно, исполнение было неидеальным. Оставалось пространство для дальнейшего созревания. И все же в нем сквозило тягучее напряжение, отличающее настоящую хорошую музыку. Но главное – в нем звучала юная радость, а тонкую пленку аккуратно сняли.
В общем, за неделю с небольшим они многому научились и сильно выросли в мастерстве. Наблюдая со стороны их перерождение, я будто сам многому научился и вырос. Это касалось не только Равеля. С тем же чувством, пусть и с небольшой разницей, я слушал на концерте каждую из шести групп. Это было чувство душевной теплоты и искреннего восхищения.