Одзава: Да, я многому научился. Жалею только, что плохо знал английский. Например, Бернстайн как раз готовил серию телепрограмм «Концерты для молодежи», я присутствовал на каждой планерке, но едва понимал, о чем речь. Сейчас я считаю, что поступал непростительно.
Мураками: Зная язык, вы могли научиться большему.
Одзава: Верно. Но с точки зрения дирижерской работы Ленни давал мне много возможностей. За это мне до сих пор неловко перед другими двумя ассистентами.
Мураками: А чем они сейчас занимаются? Вы в курсе?
Одзава: Морис Пересс работал на Бродвее, руководил крупным шоу. Был на гастролях в Великобритании. Выступал в Лондоне и Нью-Йорке. Джон, кажется, управлял небольшим оркестром где-то возле Флориды. Если слишком долго работать ассистентом, есть риск навсегда им остаться. Я провел там два с половиной года. В принципе, как я уже сказал, предполагается, что через год ты уйдешь и на твое место найдут другого, но из-за отсутствия работы многие продлевают контракт. Я и сам был в таком положении. Оставался на хозяйстве, пока Ленни находился в творческом отпуске.
Подробное чтение партитуры
Мураками: Верно ли я понимаю, что уже тогда вы любили читать партитуру или, во всяком случае, уделяли этому большое внимание?
Одзава: Да, верно. Мне ведь по большому счету и заняться больше было нечем. Фортепиано в моей квартире не было, поэтому я постоянно оставался в театре, чтобы поработать за роялем. Кстати, до недавнего времени в Вене я поступал так же. Поскольку дома не было фортепиано, отправлялся в свой кабинет в оперном театре, до которого рукой подать, и засиживался допоздна. У меня в кабинете стоял отличный рояль. В какой-то миг это очень напомнило мне годы в Нью-Йорке, даже ностальгией повеяло. В кабинете дирижера в «Карнеги-холле» стояло фортепиано, и я мог прийти туда поздно вечером и заниматься сколько угодно. В те годы вход был свободный, почти без охраны, и я чувствовал себя вполне вольготно.
Мураками: Я плохо представляю себе чтение партитуры, но мне случалось заниматься письменными переводами. Когда читаешь книгу на английском, переводишь ее на японский, и вдруг натыкаешься на совершенно непонятную фразу. Вертишь ее в голове так и эдак, а смысл все не складывается. Скрестив на груди руки, часами сверлишь взглядом несколько строк. Иногда удается дойти до сути, а иногда нет. Тогда пропускаешь и движешься дальше, время от времени мысленно оглядываясь. Так проходит три дня, и вдруг понимаешь: «Вот оно! Ну надо же. Вот что имелось в виду!» На странице сам собой проступает смысл. Время, что уходит на