Военком был прежний, удивился мне, он меня сразу узнал, потом, когда я рассказал о фарсе на суде, был настолько ошарашен, что долго говорить мог только матом. Изучив решение суда, развёл руками. Ему по инструкции требуется всё выполнить. Так что, достав личное дело, зачеркнул моё звание и внёс – «красноармеец». Решение суда подклеил к личному делу. Перед этим, пока мы общались, он сделал звонок, вызвав комиссара военкомата, и ещё куда-то два раза звонил и каким-то своим знакомым описал, что со мной произошло. Информация стала распространяться по Москве.
Мужики выгнали лишних из кабинета, поставили бутылку на стол, закуску, и после пары тостов комиссар спросил:
– Я смотрю, Слав, ты не особо печалишься?
– Легко пришло, легко ушло. Чем выше поднимаешься, тем больнее падать. Я поднялся не так и высоко, поэтому и падение было несильным. Скажу честно, я рад сложившейся ситуации. Пусть этот суд был чьей-то провокацией, но всё законно, и я рад, что стал простым красноармейцем. А награды не отдам, они честно заслужены. Знаете, как тяжело писать письма родным моих погибших бойцов, как они душу рвут, как извиняться приходится за то, что недосмотрел. За ошибки командиров платят жизнями их подчинённые. Я так во всех письмах написал. А сейчас чистые петлицы – чистая советь. Да и отвечаю только за себя. Нет, я вполне доволен этим решением.
Форму без петлиц мне выдали, когда забирали из тюремной больницы. Она командирская, немного не моего размера. Надо будет сменить.
– Товарищ капитан, я говорил, что написал письма родным шестерых моих погибших бойцов, а у двоих родные на оккупированной территории остались. Не в службу, а в дружбу, когда их освободят, отправьте остальные по адресу. Очень прошу.
– Лучше я отправлю, – сказал комиссар, забрав оба запечатанных письма.
Дальше выдали мне повестку, красноармейские корочки получу в части по прибытии, сообщили, что завтра направляют эшелон с маршевым пополнением, меня включают в него, на этом мы и расстались.
Я направился сначала к Свете – переоденусь в гражданское, а потом в прокуратуру схожу, напишу заявление о краже аккордеона. Этот своим я не признаю. Заюзали, думали, я рад буду?
Планы на эту ночь у меня не слабыми были, отосплюсь в воинском эшелоне, так что, посетив квартиру Светы, переоделся, оставив записку, что завтра отбываю на фронт, пусть приготовит небольшой запас пищи с собой, и, покинув квартиру, направился в прокуратуру. Заявление там принимать не хотели ни в какую, но я настоял, даже пронаблюдал, чтобы в журнал внесли. После этого сбегал и купил новенький аккордеон – как я выяснил, на складе было ещё несколько. Поэтому потратился на второй, пусть в запасе у Светы хранится, а то что-то мне на них не везёт. Чеки от покупки сохранил, это если будут проверять и найдут аккордеон, чтобы не заявили, что я их сотрудников оболгал. Жаль, чехлов в продаже не было, придётся так носить. Вся красота быстро потеряется. А тот старый я решил тюремному кладовщику подарить, но с особыми условиями. Поэтому дождавшись, когда он покинет место работы, проследил и вырубил в подъезде дома, где тот, видимо, жил – наверняка в коммуналке, в этом здании только коммунальные квартиры. Тут подвал был, что меня порадовало, спустил тело туда и сделал так, чтобы на музыкальных инструментах ему играть больше не довелось. На лбу ножом вырезал слово «Вор». По мне, так справедливое наказание: если тебе дают вещи на хранение, так храни, а не порть. Вот на Карповича я так выйти не смог, меня на него судья вывел.