– Не останавливайтесь, – сказал я. – Езжайте дальше. – Мне в ноздри бил запах рвоты, во рту остался противный осклизлый привкус. – Пожалуйста, Лиз. Я не смогу.
Но она резко свернула к обочине рядом с пожарным гидрантом в конце квартала.
– Надо. Мне самой это не нравится, но по-другому никак. Извини, Чемпион, но нам надо знать. А теперь соберись и возьми себя в руки, а то люди подумают, что я над тобой издеваюсь.
Именно что издеваешься, подумал я. И не остановишься, пока не получишь то, чего хочешь.
Привкус рвоты во рту отдавал равиоли, которые я съел на обед в школьной столовой. Как только я это понял, я распахнул дверь, наклонился над тротуаром, и меня снова стошнило. Как в тот давний день, когда я увидел погибшего велосипедиста в Центральном парке и не доехал до вечеринки в Уэйв-Хилле в честь дня рождения Лили. Лучше бы я обошелся без этого дежавю, честное слово.
– Чемпион? Чемпион!
Я обернулся к Лиз. Она протянула мне пачку бумажных носовых платков (каждая женщина носит в сумке бумажные носовые платки).
– Вытри рот и выходи из машины. Держись как обычно, не привлекай к себе внимания. Давай сделаем дело.
Я уже понял, что она не отступится: мы никуда не поедем, пока она не получит того, что ей нужно. Соберись, сказал я себе. Ты сможешь, я знаю. Придется смочь, потому что на карту поставлены жизни людей.
Я вытер рот и вышел из машины. Лиз положила на приборную доску свою табличку – полицейский вариант карточки «Бесплатное освобождение из тюрьмы», – тоже выбралась из машины и подошла ко мне. Я стоял на тротуаре и смотрел в витрину прачечной самообслуживания. Внутри какая-то женщина складывала белье. Не самое интересное зрелище, но уж лучше смотреть на живую женщину за скучным занятием, чем на мертвого человека с развороченной головой. Пока еще есть возможность на него не смотреть. Потому что уже очень скоро мне придется к нему подойти. И что самое страшное – о господи, – мне придется с ним заговорить. Если он в состоянии говорить.
Я безотчетно протянул руку. В тринадцать лет уже как-то неловко идти по улице за ручку с женщиной, которую прохожие наверняка примут за мою маму (если кто-то вообще обратит внимание), но когда Лиз взяла меня за руку, я был рад. Охренительно рад.
Мы вернулись к магазину. Жаль, что идти было всего полквартала, а не несколько миль.
– Где он? – спросила Лиз, понизив голос. – Где конкретно?
Я рискнул посмотреть, чтобы убедиться, что он не исчез. Нет, не исчез. Он по-прежнему сидел на скамейке, и теперь я смотрел прямо на развороченную дыру, где раньше были его мозги, его мысли. Ухо осталось на месте, но оно как-то странно скривилось, и мне сразу вспомнилась игрушка, которая была у меня года в четыре: мистер Картофельная голова. Меня опять замутило.