— И уродится такое! — пожаловался Максим Мостовому. — Чертов хлопец!
— А чем им заниматься? — с усмешечкой спросил Михей, свертывая длиннющую цигарку. — Клуба, как у людей, нет, электричества — тоже…
Эти слова были адресованы явно Мостовому, который не без любопытства присматривался и прислушивался ко всему. Вот и сейчас Мостовой уловил на себе вызывающий взгляд широкоплечего парня в сбитой набок ушанке. Умышленно не отвел глаз от этого взгляда, и парень с горькой иронией промолвил:
— Оставайтесь у нас, не такое увидите. Та еще культура! Или вас только сводки интересуют?
— Не только сводки, — после паузы ответил Мостовой.
— Оно и видно, — и парень отвернулся.
— Нет, обожди. А ты что хочешь, чтобы я в вашем клубе натопил?
— Да разве это клуб?
— У меня хата побольше… — хмыкнул кто-то. — Там скоро волки заведутся.
— Как твоя фамилия? — спросил Мостовой у парня.
— Ну, Гайворон Платон. А что?
— Так возьми, Гайворон, и натопи печку… А то рога быкам свернуть умеете, а натопить в клубе не можете.
— Вы меня, товарищ, не знаю, кто вы, на бога не берите. Я уже молотком намахался за день. А вы если не устали, то можете натопить. — И Платон вышел из толпы.
— Да это ж секретарь райкома, — кто-то шепнул ему. Но Платон не услышал…
Напротив конторы колхоза стояла низенькая длинная хата с маленькими окнами. Половина крыши — под ржавой, прохудившейся жестью, а остальная часть покрыта соломой. Когда-то здесь жил священник. Но в тридцатых годах, когда с церкви поснимали колокола, отец Иоанн напился с горя, синькой написал на стене возле алтаря: «Бога нет» — и переехал к сыну в Донбасс.
В хате разместили два класса начальной школы, потом превратили ее в общественную кладовую, а после войны — в читальню. Но поскольку зимой читать здесь было холодно, а летом некогда, то вывеску «Читальня» сняли и написали: «Клуб». Районный отдел культуры сообщил в область об открытии на селе еще одного очага культуры. Олег Дынька повесил на дверь «очага» большущий замок, и на этом дело завершилось.
…Олег Дынька долго копался в замке, пока наконец открыл клуб. Десятилинейная лампа не горела — не было керосина, и Дынька принес лампу из сельсовета. В так называемом зале под стенами стояло несколько лавок, в углу — шаткий столик, под ногами поскрипывали старые половицы, дверцы печки были открыты, и в ней тоскливо скулил ветер. В другой комнатке стояло несколько шкафов с книгами, а на столике — шахматная доска, на которой черные дали мат белым.
— Пошли, Дынька, — сказал Мостовой, — нет, нет, клуб не закрывай.
В углу сеней, которые разделяли контору колхоза и сельский Совет, лежали ровненькими штабелями дрова.