— А нужна ли она мне, твоя правда?
Я щелкнул пальцами, и путы пустоты исчезли, а Надин едва не упала. Я же рывком расстегнул рубашку, снял и бросил на пол. Затем провел рукой в воздухе, и в ладонь легла рукоятка кинжала.
— Убить меня решили? — подошел к Надин. — Так убивай! Бей!
Ткнул кинжал ей в руки, но она тут же выронила его.
— Бей, говорю. Сюда, где сердце. Предложение действует единственный раз. Твой любовник будет счастлив.
Надин преодолела разделяющий нас шаг, тихонько вздохнула и прижалась щекой к груди. Это еще что такое?
— Твое сердце так быстро бьется, — сказала чуть слышно, проводя пальцами вниз, к животу. — Да, я лгала тебе, Андре. Во всем, кроме одного. Я люблю тебя.
— Не верю!
— Очень люблю. Больше жизни. Поначалу ненавидела, затем боялась. А потом вдруг поняла, что не могу дышать, когда тебя нет рядом. Странно, да? Если бы я хотела выполнить поручение Денни, давно бы выполнила. Но не смогу. Ты — мой мир.
Глупышка. Увы, все, что во мне оставалось человеческого, сейчас осыпалось пеплом под ноги. Хотелось унизить, растоптать, причинить такую же боль, как причинили мне.
— Хорошо, — отстранился от нее. — Любишь, говоришь?
— Люблю.
Она все-таки посмотрела на меня. Уже без слез, но с какой-то непонятной надеждой. На что можно надеяться? Чего ждать?
— Тогда переспи со мной.
— Что? — Надин замерла, будто я ее ударил.
— Не ты ли с первого дня в башне пыталась меня соблазнить? Радуйся, затея удалась! Я перед тобой. Проведи эту ночь со мной — и, так и быть, я выслушаю тебя.
Затравленный взгляд, неверие, страх. Вот и все, что можно ко мне чувствовать. Вот и все.
— Я согласна. — Она закусила губу.
— Раздевайся.
Я стоял и смотрел, как она ждет, чтобы ее остановили. Но останавливать было некому. Единственный, кто мог бы, тихо умирал. Шнуровка спереди на платье не поддавалась пальцам, но вот легкая ткань скользнула к ногам. Надин прикрыла белье руками.
— Дальше!
— Андре, пожалуйста…
— Ты сама согласилась.
Такие же медленные, неуверенные движения. Я смотрел на высокую грудь, освобожденную от белья, тонкое белое кружево на полу. Затем шагнул к ней и прошептал в полуоткрытые губы:
— А я ведь люблю тебя, Надин.
Она потянулась за поцелуем — и я поцеловал. Так, как целуют в первый и последний раз. В первый — и последний. Все правильно, все верно. Осторожно коснулся, провел по нежной шелковистой коже, прижал к себе, впился губами в пульсирующую венку на шее. Надин запустила пальцы в мои волосы, заставила прильнуть к ней еще ближе.
— Любимый мой, — прошептала едва слышно.
Любимый? Я бы рассмеялся, если бы мог. Подхватил ее на руки и опустил на тонкое покрывало. Замер на миг, любуясь. Наверное, я многое потерял, отказываясь признавать свои чувства тогда, когда можно было жить этим обманом. А сейчас я желал ее так сильно, что кусал губы в попытке хоть немного совладать с собой. Но весь хваленый контроль летел куда-то в бездну, а тело под руками, губами горело и плавилось, отзывалось на каждое движение. Надин повторяла, что любит. Раз за разом. И я любил ее — так нежно, как только мог, потому что другого шанса у нас не будет. Ее светлая кожа порозовела от поцелуев — жадных, стремительных. Моя девочка, моя Надин. Она извивалась в моих объятиях, просила еще, целовала, впивалась, будто стараясь удержать, — и наконец вскрикнула, унося нас обоих на неведомые небеса.