— Ковер-самолет, — прошептала София. — Об этом тоже было в той книжке.
Он продолжил, и его голос был едва слышен в тишине комнаты.
— Люди глубоко чтили Сулеймана и долго после его смерти считали его величайшим из царей. Но джинны ненавидели его и ту власть, которую он имел над ними. Когда Сулейман умер, а его знания развеял ветер, они радовались своей свободе. Но среди самых старых и мудрых джиннов ходил слух, что потерянное знание однажды может быть вновь найдено. Люди, говорили они, опять научатся подчинять даже самых сильных джиннов своей воле. Это только вопрос времени.
Он замолчал. Слова будто сами лились из него. Он не помнил, чтобы когда-нибудь в жизни говорил так много.
София шевельнулась.
— А что потом? — шепотом спросила она. — Ахмад, что потом?
Он молчал, глядя на гладкий белый потолок. Да, действительно, что потом? Разве мог он объяснить, как был побежден, если сам ничего об этом не знал? Он часто об этом думал, представлял себе яростную битву, обмен ударами, от которых тряслась вся долина и содрогались стены его дворца. Он думал, вернее, надеялся, что бой был равным и что его соперник понес серьезный урон, был ранен, а может, и погиб, но это случилось слишком поздно. Это незнание порождало чувство безысходности, которое, как гадюка, свернулось клубком у него в душе. Разве София сможет это понять? Для нее все это детские сказки. Мертвая легенда из далекого прошлого.
— Это все, — наконец ответил он. — Я не знаю, что было дальше.
Молчание. Он чувствовал, что она разочарована, по тому, как напряглось ее тело и изменилось дыхание. Как будто для нее это что-то значило.
Минуту спустя она отстранилась от него и перевернулась на спину:
— Прости, но тебе нельзя оставаться здесь до утра.
— Знаю, — откликнулся он. — Я скоро уйду.
— Я обручена, — вдруг сказала она.
— Обручена?
— Да. Я выхожу замуж.
— Он тебе нравится?
— Наверное. Все говорят, что это хорошая партия. Свадьба будет в следующем году.
Он помолчал, ожидая, что в душе шевельнется ревность, но ее не было.
Они еще несколько минут полежали молча, вместе, но уже отдельно друг от друга: только их руки еще соприкасались. Постепенно ее дыхание сделалось ровным, и он решил, что она уснула. Он осторожно поднялся с кровати и начал одеваться. До рассвета оставалось еще несколько часов, но ему хотелось поскорее уйти. Невыносимо было даже думать о том, чтобы еще час или два неподвижно лежать рядом с ней. Пуговица на рукаве застряла в браслете, и он беззвучно выругался.
Когда, закончив одеваться, он выпрямился, София смотрела прямо на него.