чужие желания. Но иногда у себя в пекарне я вдруг протягиваю кому-нибудь буханку хлеба, потому что знаю: человек этого хочет. На мгновение он становится моим хозяином. И в это мгновение я всем довольна и мне хорошо. Если бы я была такой свободной, как ты говоришь, у меня в жизни вообще не осталось бы смысла.
— И ты была счастлива, когда тобой кто-то управлял? — недоверчиво спросил он.
— Дело не в счастье. Просто это было правильно.
— Хорошо, тогда ответь на мой вопрос. Если каким-нибудь чудом или колдовством ты могла бы вернуть своего хозяина, ты бы этого хотела?
Вопрос был очевидным, но она никогда не задавала его себе, и у нее не было готового ответа. Она едва знала Ротфельда и не успела понять, что он за человек. Но предположить-то она могла? Каким может быть человек, который захочет взять себе в жены голема и закажет его, как разносчик заказывает новую тележку?
Но какое счастье было бы вновь обрести прежнюю уверенность! Память о той манила и ласкала. И у нее не было бы чувства, что ее используют. Один выбор, одно решение, и потом — ничего.
— Не знаю, — сказала она наконец. — Может, и хотела бы. Хотя, наверное, это было бы почти как смерть. Но может, это и к лучшему. Я делаю так много ошибок, когда все решаю сама.
Джинн ответил на это каким-то звуком, отдаленно напоминающим смех. Его губы сжались в прямую линию; запрокинув голову, он смотрел на верхушки деревьев, как будто ему невыносимо было смотреть на нее.
— Тебе не понравилось то, что я сказала?
— Не делай этого! — рявкнул он. — Не заглядывай в меня!
— Даже не собиралась, — возразила она.
Внутри у нее шевельнулась непривычная обида. Она ответила ему честно, но эта честность, похоже, оттолкнула его. Что ж, пусть будет так. Раз он не хочет видеть ее, она доберется домой и сама. Она не ребенок, что бы он там ни думал.
Она уже прикидывала, как вернется обратно на Бродвей, когда он снова заговорил:
— Помнишь, что я рассказывал тебе раньше? Как я попал в плен, но ничего об этом не помню?
— Да, конечно помню.
— Я понятия не имею, как долго служил этому человеку. Был его рабом. Я не знаю, какие вещи он заставлял меня делать. Может, ужасные. Возможно, я убивал для него. Возможно, убивал своих сородичей. — Его голос странно и неприятно вибрировал. — Но хуже всего было бы, если я делал это с радостью. Если бы он лишил меня моей собственной воли. Будь у меня выбор, я бы, скорое, потушил себя в океане.
— Но если все эти страшные вещи правда происходили, это ведь вина колдуна, а не твоя?
Опять этот звук, мало похожий на смех.
— Скажи, в твоей пекарне вместе с тобой работают другие люди?