«Я был бы признателен, если бы ты зашел к Софии Уинстон и передал ей мои искренние извинения».
— Я знаю одно место, — сказал он, — но его придется туда нести.
Не отвечая, женщина нагнулась и подхватила Джинна на руки так легко, словно тот весил не больше связки колосьев, — именно в этот момент доктор Махмуд Салех начал подозревать, что теперь ему придется иметь дело не с одним источником беспокойства, а уже с двумя.
— Доктор Салех, вы умеете быстро бегать?
На самой границе Чайнатауна, в камере Пятого полицейского участка, скорчившись на грязном полу, без движения лежал пожилой человек.
Дежурный полицейский, делая обход, с подозрением поглядывал на старика через решетку. Того принесли несколько часов назад; он был без сознания и с тех пор ни разу не шелохнулся. Все его лицо было усыпано крошечными осколками стекла, борода и макушка испачканы кровью. «Чертов анархист», — пояснил притащивший его лейтенант и ударил ботинком в ребра. Но старик не был похож на анархиста. Он был похож на чьего-то дедушку.
За эти часы к нему в камеру подсаживали самых разных людей. Некоторые из них проявляли интерес к его карманам, но не обнаружили в них ничего достойного внимания. Сейчас он оставался в камере один — последнее напоминание о том, что дежурство еще не завершено.
Позвенев ключами, полицейский отпер дверь камеры и отворил ее, налегая, чтобы петли погромче заскрипели. Старик по-прежнему не шевелился, но даже в тусклом свете единственной лампочки полицейский заметил, что у того под прикрытыми веками двигаются глазные яблоки и дрожит стиснутая челюсть. Пальцы неизвестного сжимались и разжимались в ритмических спазмах. Может, у него удар? Полицейский снял с ремня дубинку, наклонился и ткнул старика в плечо.
Внезапно вскинувшаяся рука обхватила его запястье.
Человеческий мозг не приспособлен для того, чтобы вмещать воспоминания за добрую тысячу лет.
Старик, знающий себя как Иегуду Шальмана, в тот самый миг, когда он прикоснулся к Джинну, будто лопнул по швам. Он превратился в миниатюрное Вавилонское столпотворение, и его мозг грозил разорваться под напором тысячелетнего запаса мыслей на самых разных языках. Перед глазами мелькали лица: сотни богов, мужских и женских, лесных духов и животных, их черты сливались и путались. Он видел и драгоценные иконы в золотых окладах, и грубо вырезанных из дерева идолов с именами, подписанными чернилами, кровью, выложенными камнями или цветным песком. Он опускал глаза и видел себя в бархатных одеждах, с серебряной кадильницей в руках, а потом вдруг оказывался нагим и его пальцы сжимали только обглоданные куриные кости.