– Так, так! – сказал Леман.
– И еще ведь в каникулы?! Весь июль!
– Так, так! – голос надзирателя потеплел.
Дежурный наставник шел по коридору, звеня серебряным колокольчиком.
Отворились двери классов, ученики, высыпая в коридор, тотчас строились в две шеренги.
Леман подвел Жуковского к былиночке с кудряшками, розовыми щечками, с готовым для смешинки ртом.
– Теперь вы пара, – сказал надзиратель.
Мальчик ростом был на полголовы ниже.
– Вам сколько лет? – спросил мальчик.
– Четырнадцать.
– А мне тринадцать! – просиял и подал руку: – Александр.
– Великий?
– Нет, я не Македонский. Тургенев.
– Василий Жуковский.
– Фамилия незнакомая, однако ж звучит многообещающе.
Они понравились друг другу.
Шествие двинулось в столовую. Перед широко открытыми дверьми, а из дверей потоки света, у темной стены стол без скатерти и удивительная надпись: «Ослиный стол».
Четыре места из шести было занято.
– Большинство предпочитает неизвестность, но такая слава – тоже слава! – сверкнул озорными глазами Тургенев и указал на круглый, торжественно сервированный стол посреди столовой. – Здесь насыщают бренную плоть выдающиеся зубрилы и гении от Бога. Цвет пансионата, благороднейшие из благородных. Впрочем те, у порога, тоже благородные.
Кушанья подавали надзиратели.
– Счастливейшие минуты! – шепнул Тургенев. – Наши тираны, доносящие о каждом вздохе и чохе начальству, – в роли слуг.
Все было вкусно. Среди пансионеров Жуковский приметил ровесников, но добрая половина – дети. В низшие классы принимали с девяти.
– Казармой не попахивает? – наклонясь, спросил Тургенев.
– Мне казарма тоже нравилась.
– Вы – феномен! – признал обретенный друг, и в этом признании подвоха не было.
Первое огорчение пришлось испытать сразу после обеда. Оказалось, Александр – полупансионер. Живет на Моховой, в здании Университета, совсем рядом. Его батюшка Иван Петрович Тургенев – директор Университета, просветитель, отыскавший для России в провинциальном Симбирске светоча Карамзина.
– Не беда, что спать нам в разных дортуарах, – утешил Александр. – В восемь утра мы, которые полу-, уже в Пансионате и только в шесть вечера покидаем его благословенные стены… Записывайся к Баккаревичу на русскую словесность – и мы будем неразлучны.
Пансионат предлагал своим воспитанникам программу пространнейшую: история русская, всемирная, естественная, логика, математика, механика, физика, география, статистика, право, артиллерия, фортификация, архитектура, мифология, русский язык и словесность; языки: латынь, французский, немецкий, английский, итальянский, иностранная словесность, рисование, танцы, верховая езда, фехтование, ружейные приемы, военные построения. Всего осилить было невозможно, и пансионеры имели право избрания основных предметов. Выбор Жуковского: обе истории, словесность, языки французский и немецкий, рисование.