Юрковский нетерпеливо дернулся.
— Так. Сейчас. «Как Алексей и пилоты? Как корабль?» Не знаю, — растерянно сказал Дауге и поглядел на люк в рубку. — Фу, черт, я обо всем забыл.
Юрковский мотнул головой и тоже посмотрел на люк в рубку.
— Я узна́ю, — сказал Моллар. — Я все сейчас буду познать.
Он встал с кресла, но люк распахнулся, и в кают-компанию шагнул капитан Быков, огромный, взъерошенный, с ненормально лиловым носом и иссиня-черным синяком над правой бровью. Он оглядел всех свирепыми маленькими глазками, подошел к столу, уперся в стол кулаками и сказал:
— Почему пассажиры не в амортизаторах?
Это было сказано негромко, но так, что Шарль Моллар сразу перестал радостно улыбаться. Наступила короткая тяжелая тишина, и Дауге неловко, кривовато усмехнулся и стал глядеть в сторону, а Юрковский снова прикрыл глаза. «А дела-то неважные», — подумал Юрковский. Он хорошо знал Быкова.
— Когда на этом корабле будет дисциплина? — сказал Быков.
Пассажиры молчали.
— Мальчишки, — сказал Быков с отвращением и сел. — Бедлам. Что с вами, мсье Моллар? — спросил он устало.
— Это суп, — с готовностью сказал Моллар. — Я немедленно пойду почиститься.
— Подождите, мсье Моллар, — сказал Быков.
— Кх…де мы? — прохрипел Юрковский.
— Падаем, — коротко сказал Быков.
Юрковский вздрогнул и поднялся.
— Кх…уда? — спросил он. Он ждал этого, но все-таки вздрогнул.
— В Юпитер, — сказал Быков. Он не смотрел на планетологов. Он смотрел на Моллара. Ему было очень жалко Моллара. Моллар был в первом своем настоящем космическом рейсе, и его очень ждали на Амальтее. Моллар был замечательным радиооптиком.
— О, — сказал Моллар, — в Юпитер?
— Да. — Быков помолчал, ощупывая синяк на лбу. — Отражатель разбит. Контроль отражателя разбит. В корабле восемнадцать пробоин.
— Гореть будем? — быстро спросил Дауге.
— Пока не знаю. Михаил считает. Может быть, не сгорим.
Он замолчал. Моллар сказал:
— Пойду почиститься.
— Погодите, Шарль, — сказал Быков. — Товарищи, вы хорошо поняли, что я сказал? Мы падаем в Юпитер.
— Поняли, — сказал Дауге.
— Теперь мы будем падать в Юпитер всю нашу жизнь, — сказал Моллар.
Быков искоса глядел на него, не отрываясь.
— Х-хорошо ска-азано, — сказал Юрковский.
— C’est le mot[2], — сказал Моллар. Он улыбался. — Можно… Можно я все-таки пойду чистить себя?
— Да, идите, — медленно сказал Быков.
Моллар повернулся и пошел из кают-компании. Все глядели ему вслед. Они услышали, как в коридоре он запел слабым, но приятным голосом.
— Что он поет? — спросил Быков. Моллар никогда не пел раньше.
Дауге прислушался и стал переводить: