— Есть ли еще что-нибудь, чего я не знаю? — спросила Екатерина, искательно вглядываясь в лицо Изабель.
— Нет, клянусь честью! — заявила та. — Мы все ждем решения парламента.
— Большинство осудили на заключение в тюрьму, — сказала Кэтрин. — Значит, и у меня пока еще есть надежда.
Она вздрогнула, поняв, что, вероятно, обманывает себя: в глазах Совета, короля и парламента она была так же, если не больше, виновна, как и казненные из-за нее мужчины. Осознав это, Екатерина замолчала и пошатнулась.
— Кэтрин? — окликнула ее Изабель, беря за руку. — Что с тобой?
— Они поступят со мной так же, как с Томом и Фрэнсисом, ведь мое преступление страшнее, — прошептала она. — Меня осудят на смерть, и я это заслужила. Я не буду делать никаких заявлений и о милости просить не стану, только о том, чтобы казнь прошла втайне, а не на глазах у толпы.
Изабель ужаснулась:
— Ты слишком забегаешь вперед. Парламент еще не объявил своего решения. При дворе Эдварду сказали, что король намерен заточить тебя в тюрьму пожизненно. Ты должна надеяться. Обещай мне! Не мучай себя ужасными мыслями.
— В моем положении я мало о чем другом могу думать.
Она не опустится и не потеряет контроля над собой. Больше никаких истерик. Если ей суждено прожить еще несколько дней или недель, нужно этому радоваться. Нельзя забывать, что она дочь Говардов и должна вести себя соответственно. Ее кузина Анна встретила смерть храбро, и ей нужно поступить так же. Кроме того, ей, может, и не грозит смерть. Прошу тебя, Господи, пусть Генрих смилостивится!
Екатерина приняла веселый вид, стала надевать лучшие платья и капоры, следила за своей внешностью. Взгляд в зеркало показал ей, что она мила, как всегда, хотя и набрала вес за недели вынужденного бездействия. Екатерина пыталась вернуть себе величавость манер и вела себя так, будто царит во дворце, а не в этих жалких комнатах в разоренном аббатстве. Дамы потакали ей. Они как будто догадывались, что таким образом Екатерина борется со страхом.
Миновала первая неделя февраля, а новостей все не было. Екатерина думала, что сойдет с ума от тревоги. Трудно было сохранять самообладание, когда сама жизнь ее зависла над краем бездны.
Заслышав шаги на крытой галерее двора, она подавила крик и задержала дыхание, ожидая, о ком ей доложат. Это был сэр Джон Гейдж, ревизор королевского двора, мужчина лет за пятьдесят, проявлявший изысканную вежливость в общении с ней, когда она была королевой. При виде этого человека сердце Екатерины затрепетало от страха, поскольку, помимо прочего, он являлся констеблем Тауэра.