В морозном воздухе девичий смех за три версты слышно. Колядуют дивчинки, колядуют парубки, а Степанидину хату стороной обходят. Отреклась Степанида от Пшунки, как от чумы, да только на такую страдалицу и поглядеть боязно, иная беда от погляда прилипает.
Беда бедой, а праздник праздником.
Поутру на Рождество Степанидин отец Харитон Соловейко принес в хату заготовленный с вечера сноп, собранный из пшеницы, проса, конопли и овса. Под мышкой Харитон держал клок сена.
— Будьте здоровы с Рождеством!
Сено положил на покути, под образами, на сено поставил сноп. Мать Степаниды принесла каравай и соль, примостила возле снопа. Степанида достала из печи два горшка, с кутьей и с узваром. И тоже — под образа, к снопу и к хлебу.
Тут все перекрестились и сели за стол, приговаривая:
— Чтоб куры добре на яйцах сидели!
Праздник Степаниде радости не прибавил: ни благодати, ни таинства — нелепая игра взрослых людей! Будто глаза Степаниде подменили, а может, не глаза — душу.
Под вечер постучала нищенка, попросилась обогреться.
Пустили, указали место у печи, а как пришло время вечерять, пригласили странницу за стол.
Степанида, помогая матери, выставила праздничные пироги, свежий пышный хлеб, всякое печенье, варенье, питье.
Первым сел за стол Харитон и, как бы прячась за хлеб да за пироги, спросил домашних и странницу:
— А видите ли вы меня?
— Ни, не видим! — ответили дружно женщины.
И Харитон воскликнул:
— Дай же Боже, чтоб вы летом не видели меня из хлебов!
Повечеряли. Тут нищенка и засобиралась на ночь глядя в путь-дорогу.
— Куда же ты, старая? — удивился Харитон. — Оставайся, переночуй! Утром по солнышку теплей идти.
— Недосуг мне! — возразила нищенка и обратилась к Степаниде: — Покажи мне, дивчина, дорогу на Рудое.
Степанида сунула ноги в валенки, набросила на плечи шубу, сыпанула нищенке в торбу пирогов и вышла с нею из хаты.
— Звездок-то сколько! — обрадовалась странница. — Это хорошо. Это к ягодам, к приплоду скота! — И обеими руками повернула вдруг Степаниду к себе. — Не узнала меня?
Задрожала Степанида. Не глазами — сердцем угадала.
— Ты — матушка…
— Тихо! — шикнула старуха. — Да не услышат мои уши проклятого имени… Не за тем я тебя позвала, чтоб открыться. Вот письмо. Возьми его, перепиши три раза, ты грамоте обучена. И передай верным людям. Письмо это из-за Порогов от Хмельницкого. Зовет он к себе казаков и людей всякого звания. Зовет на панов подниматься. Возьмешь письмо, или страшно?
— Возьму!
— Спасибо, дочка! Не отмолить мне ни у людей, ни у Господа Бога великого материнского греха моего: палача родила. Нет мне прощения и перед своей совестью, до конца дней моих буду ходить по земле, кликать смерть на голову палача-сына и тех, кто вложил в его руки раскаленные клещи и топор!