Было тепло. В кустах звенели птицы, одуванчики уже толпились у белых троп.
Слушали в пещерном храме вечерню, когда к Хмельницкому подошел синеокий монах и не столько сказал, сколько повел глазами:
— Тебя ждут.
Богдан тронул за рукав Тимоша. Тимош пошел за отцом.
— Тебя ждут одного, — сказал монах, когда они вышли из-под сводов пещерного храма.
— Это мой сын, — возразил Хмельницкий.
Монах поколебался, но потом, соглашаясь, опустил веки:
— Пошли.
Тропинка прижималась к скале, плутала в кустарнике — и вдруг выбитые в камне ступени наверх.
— Ступайте! — показал монах рукою на ступени.
Богдан скользнул рукой по поясу, проверяя, на месте ли кинжал. Тимош первым шагнул на каменную ступеньку, и отец заметил, как сын на ходу оправил в голенище рукоятку ножа.
— Не торопись! — сказал Богдан Тимошу. — Я пойду первым.
Лестница оборвалась разом. Они стояли на зеленом плоскогорье. Солнце уже село, и его лучи были как растопыренные пальцы ладони.
Только в следующее мгновение Тимош увидел людей, позвавших отца.
Пятеро стояли в стороне. Один на площадке, углом надвинувшейся на ущелье.
Отец опустился перед этим человеком на колени. Тимош не мешкая последовал примеру отца.
— Поднимись и отвечай мне. Сколько у тебя войска? — спросил человек, которого отец почтил коленопреклонением.
— Великий государь, приветствую тебя, владетеля степей, морей и гор! Не знаю, придется ли тебе по душе мой ответ, но я буду говорить правду. Нынче у меня за Порогами тысяча казаков, через две недели будет две тысячи, еще через две — все три. Но стоит мне пробиться на Украину, в единый день у меня будет сто тысяч.
— Почему брат мой, польский король, вознамерился разрушить мир и покой, собирая казацкие войска для похода на Крым и на Турцию?
— У короля договор с Венецией. Король мечтает о славе. Польские магнаты не хотят большой войны, но им на руку услать с украинской земли казаков, которые все недовольны и готовы возмутиться, угнетаемые хуже последних рабов.
— Чем ты можешь доказать правдивость своих слов? Что, если тебя послали сами поляки, замышляя заманить и уничтожить мое войско?
— Великий государь! Клянусь Аллахом!
— Ты, казак, клянешься Аллахом! — гневом опалило лицо хану.
— Я — мусульманин, великий хан. Я принял ислам, живя с Истамбуле.
«Господи!» — у Тимоша запылало лицо.
— Великий государь! Вот мой сын! Моя надежда, моя кровь! Я оставляю его залогом моей верной службы тебе, ибо более дорогого залога мне не сыскать.
— Я подумаю над твоими словами.
Хан сделал знак людям, те подвели ему коня.
— Дозволь мне, великий государь, еще тебе сказать. Война, которую в союзе с тобой мы начнем против Польши, принесет тебе и твоему народу несметные богатства, а нам освобождение. Если же казакам придется пойти войной на Крым, то в проигрыше будут и татары, и казаки.