– Да не понимаю я, господин лейтенант, как вы сподобились найти в японском тылу английского корреспондента.
– Ну, положим, не английского, того я бы скорее самолично пристрелил, чем к нам потащил, а американского. Просто, когда мы в себя пришли после взрыва, а я сам не полагал, что так рванет, слишком близко мы залегли, кто же знал что во всех трех вагонах снаряды? Так вот… Когда жахнуло, все нормальные люди тикали от места взрыва. Если были в состоянии, конечно. А один ненормальный устанавливал камеру, чтобы сфотографировать воронку на насыпи. Вон, Бурноса видите, ну тот, что на полголовы выше остальных и на полпуза толще? Так он его едва не пристрелил, думал «англичанка кулямет ставит, шоб нас стрелить», уже прицелился. Я смотрю – точно, европеец, да еще и с фотокамерой. Думаю, хоть представиться надо, а то и предупредить, чтоб в будущем не шастал, где не попадя. Но кто, вы думаете, это был? Это же Джек Лондон!
Услышав свое имя, американец обернулся к говорившему и приветливо помахал рукой, улыбаясь во все свои 32 белоснежных зуба.
– А кто он такой, этот Джек Лондон? – настороженно спросил Водяга.
– Ну, вы даете! Он же самый известный американский писатель! Ну, после Марка Твена, точно, – понизил планку Балк[18], – ну, он еще писал статью о бое при Чемульпо, рассказы о золотой лихорадке. Ему еще перед Беляевым с «Корейца» предстоит извиняться, за пущенную им утку о голой ж… Неужели не слыхали?
– Не знаю, не читал-с, только беды бы какой не вышло… – потянул было Водяга. И накликал – беда пришла. Давно назревающий нарыв на нангуаньлиньских позициях прорвало.
* * *
Последние полторы недели японцы не проявляли особой активности, и Балк списал это на очередное истощение у них запасов снарядов. Но как ни внушал он Михаилу, что высоты впереди, расположенные чуть восточнее покинутой китайцами полуразрушенной деревни Яндатянь, позволяют врагу незаметно накапливать резервы, что идеальной оборонительной позиции не существует и ее нужно укреплять постоянно, расслабились все.
Конечно, от войны устаешь. Особенно, когда ни ротаций, ни перспектив на отвод на отдых не предвидится. И вдруг наступает относительное затишье в боях. Поиски пластунов-разведчиков да редкие перестрелки – не в счет. Смолкают вой и взрывы вражеских снарядов, шипение разлетающихся осколков и визг картечи, свист пуль и грохот собственных орудий, стоны раненых товарищей. А на второй-третий день, как будто вслед за вынутой из ушей ватой, приходят откуда-то издалека звуки жизни: чириканье птиц, стрекот кузнечиков, шорох дождя… И наваливается на все тело накопившаяся смертельная усталость.