«Уч Кудук —три колодца...»
«Спортсмен» Иванников, здоровенный детина-много-борец, один из лучших стрелков (единственный человек из группы, у которого «АКМ» был оснащен глушителем и оптическим прицелом), с лицом, будто по нему танки прошлись, был человеком грубым, несдержанным, на любое замечание даже руководства отвечал однозначно: «А мне насрать».
Про него мичман Лебедев говорил со вздохом: «Что делать, этот парень получил воспитание на одесском «Привозе». И сейчас этот угрюмый грубиян пел чистым приятным баритоном:
Земля в иллюминаторе...
Земля в иллюминаторе...
Земля в иллюминаторе видна.
Как сын грустит о матери,
Грустим мы о Земле, она одна.
«Как можно понять их — спецназовцев, танкистов, пограничников, — думал Волин. — Они здесь в окружении, и непонятно, где фронт, где тыл. И неизвестно, где опасней, откуда ждать удара в спину или грудь. Они как воины Евпатия Коловрата, дерутся в этом сумасшедшем окружении и без приказа не отступят. Почему? А кто знает? Это и есть загадочная русская душа».
Волин вдруг услышал и собственный голос, он пел одну из песен Виктора Цоя, но только не тот бодрый марш космодесантников, а скорбный блюз из последнего его альбома. Когда-то давно, слушая его, Игорь подумал, что это было написано о нем:
А потом пришла она, говорит: «Пошли».
А тело оставь земле,
А телу недостало любви.
А телу недостало тепла.
Поймав себя на мажорной мысли, Игорь едва не сплюнул с досадой: «Ну мать твою, я завываю, как платная плакальщица на собственных похоронах. Надо что-то спеть веселое, хотя бы из репертуара «Машины времени», хотя бы про охотников за удачей». Но вспомнить слова он так и не успел, сквозь открытую дверь бункера донеслись звуки медленной песни на английском языке.
Спецназовцы как по команде разом замолчали, стали слушать.
— Какая душевная песня, хоть и не по-нашему. А все равно пробирает до костей, — пробубнил младший Наза-ренков. К нему тут же повернулся Ковалев.
— Песня душевная, — перекривил его Гога, второй номер, — это же «Солджер оф Форчун» в исполнении «Дипперпл», классика золотого медленного рока. А ты, песня душевная, лапоть, одним словом.
— «Солдат удачи», — ни к кому не обращаясь произнес прапорщик Зульфибаев. — Наш майор ее очень любит, в Афгане сколько он за нее нагоняев получал от командования, а как на задание идти, так ее и крутит. Получается вроде как талисман группы. Это, видно, начальник заставы решил побаловать Чечетова, а заодно и нас.
— Обед.
В дверях стоял Чечетов, одетый, как заправский турист, весь в американском. Майор все время находился в блиндаже начальника заставы, появляясь лишь тогда, когда считал, что это необходимо. Вот и сейчас, жуя жевательную резинку, он инструктировал личный состав.