Я мигом прогнала запретные мысли. О чем еще известно маркизу Левшину?
Но минута почти заканчивалась, а Николай Георгиевич продолжал наблюдать за мной с нескрываемым интересом. Пришлось ответить:
— Я давно не получала писем от господина Никитина. Старая дружба, мы были знакомы с детства…
— Госпожа Ершова! — Узкое пространство кареты делало голос маркиза не просто громким — оглушительным, что заставило меня сесть ровнее. — Вы обещали не лгать. А еще… — многозначительная пауза, — помогать во всем короне. И мне лично.
Маркиз сложил руки на груди, словно закрываясь от меня, и его взгляд стал еще более жестким.
— Последнее письмо пришло накануне, верно? Оно сохранилось?
Я кивнула. Письма хранились мной с особой бережностью, и в безопасности тайника я была уверена. Стоило только отодвинуть дальний край ковра в моей комнате, после чего приподнять крайнюю дощечку у шкафа. Она с гвоздем и поэтому никогда не привлечет внимания. Но гвоздь этот расшатан, а под ним — широкое пространство до земляного пола. Там ведь лежат не только письма…
— Переписку изыму завтра. — Левшин казался непреклонен. — Надеюсь, она хранится у вас в конвертах?
Настороженно кивнула:
— Да, но…
— Вы, видимо, не знаете, — Николай Георгиевич безжалостно растаптывал меня словами, — но вашего поклонника уже с пол года нет в столице. Впрочем, как и в самой империи.
Он ненадолго прервался, зорко следя за малейшим изменением в моем поведении, после чего подвел черту:
— Скандал о запретной связи с наследной княгиней прогремел на весь Петергоф, приведя его императорское высочество в ярость. Старому графу Никитину пришлось лишиться половины состояния, чтобы вина отрока ненадолго забылась, а сам он спешно выехал к Лигурийскому морю. Но ведь ваши конверты — не из Италийских земель?
Пораженная услышанным, я едва понимала, о чем говорит маркиз. Скандал с наследной княгиней? Неужели Хвойный так далеко от Петергофа, чтобы слухи настолько мерзкого свойства не долетели до нас? Или же все это из-за связи с семьей самого императора? Скрывалось?
Я терялась в догадках, но больше всего тревожило другое.
— Конверты приходили обычные, местные. На желтоватой бумаге дурного качества — чтобы их не вскрывали.
— Почерк?
— Алешин.
Маркиз на минуту задумался, тихо проговорив:
— Ваше дело, госпожа Ершова, с каждой минутой становится все интереснее. — Взгляд его потемнел. — После изъятия письма будут подвергнуты исследованию на духовной друзе. Если окажется, что рука — ваша…
Я не сразу поняла, о чем говорит маркиз. Моя рука… но зачем? И лишь спустя мгновение отвратительная догадка опалила щеки: