— На краже бронемашины.
— А, да. Я вообще не понимаю, как может возмущаться боснийское правительство, когда мы за них же выполняем их работу. Они должны бы нас всем ставить в пример. Изетбегович любил говорить, что Босния преисполнена ко всем братской любовью и терпимостью, пока сербы не покончили с этой ерундой. Я не знаю, сколько в его высказывании выдается желаемого за действительное, но Завик как раз та самая Босния, которой она и должна быть. У нас живут сербы, мусульмане, хорваты, евреи и даже несколько албанцев, и, можешь поверить, все уживаются друг с другом. Можешь завтра утром прогуляться по городу — и увидишь мечеть, православную церковь и католическую — все на одной площади, и все действуют.
— А что насчет тех сербов, что вне стен города? — поинтересовался Дохерти. — Они так и держатся от вас подальше?
— Да нет, они что-то там себе замышляют. И они более или менее плотно окружают нас. Рано или поздно они подтащат артиллерию на горы и начнут обстрел. Бели им так уж нужны эти хлопоты. Надеюсь, что не очень нужны. — Рив сделал последнюю затяжку. — Разумеется, всегда есть риск, что наше мирное существование прервется.
— Не хочу скрывать, — спокойно сказал Дохерти. — Я тоже смотрю не слишком оптимистично на возможность примирения. За неделю, что я провел в этой стране, я насмотрелся такого, что до смерти мне будет сниться.
— Например?
Дохерти рассказал ему о деревушках в горах, о госпитале в Сараеве, о женщинах в Вогоске.
— А там-то что вы делали? — спросил Рив.
Дохерти обругал себя за неосторожность, но решил не отступать.
— Спасали Нену, — сказал он.
Рив уставился на него помрачневшим взором.
— О Господи, — сказал он.
— Она недолго там пробыла, — сказал Дохерти, понимая, насколько нелепо это звучит.
Рив медленно поднялся.
— Я должен быть с ней рядом, — сказал он. — Я...
— А может, стоит подождать, пока она сама придет к тебе, — мягко перебил его Дохерти, не зная, придет ли она.
В четверти мили от этого места Нена лежала на свой детской кроватке в доме на холме, свернувшись, как зародыш в чреве матери, и не имея сил даже заснуть. Мысли кружились безостановочно, и не было желания остановить их. Это походило на сон наяву, на единую картину из разных сцен и людей.
Вот Дохерти на их свадьбе, все еще обращающийся с Исабель, как с инвалидом, а вот Рив в день, когда родился сын, сам похожий на мальчишку, такой юный и гордый, а вот мертвые тела у стены, мужчина и женщина и двое детей, а вот она в гимнастическом зале в Вогоске, где волнами скорби то затихает, то усиливается плач.