У русских, сидящих на кровати, широко раскрылись глаза.
— Кто вы? — снова спросил смуглый.
Дохерти проигнорировал вопрос.
— Мы хотим знать, где вы оставили женщину и американца, — сказал он. — Скажете правду, вас пальцем никто не тронет. Будете продолжать лгать... — Он пожал плечами.
— Как вы можете устраивать такое в гостинице? — полувыкрикнул светловолосый русский, словно оскорбившись за международную репутацию отеля.
— Это Сараево, — сказал Дохерти. — Мы туг можем делать все, что нам заблагорассудится.
— Мы оставили их в Бугойно, — сказал смуглый, и они оба уставились на Дохерти с вызывающим видом.
«Хаджриджа была права, — подумал Дохерти, — они лгали». Он задумался, насколько далеко готов зайти в том, чтобы силой выбить из них правду, и понял, что и сам не знает. Эта война уже повлияла на все его предыдущие взгляды.
Он мысленно покачал головой и задумался над следующей задачей. «Если они лгут, то почему? Чтобы скрыть собственное преступление? Сомнительно. Чтобы скрыть позор? Более вероятно».
— Мы заинтересованы только в том, чтобы отыскать эту женщину, — сказал он. — И все, что вы расскажете, останется между нами. Я обещаю вам это. И еще обещаю, что если вы не расскажете правду, то один из вас — ты, я думаю, — указал он на светловолосого, — вылетит из окна. И тогда твой друг, чтобы избежать подобной же участи, все равно все расскажет нам.
— Вы не сделаете этого, — сказал смуглый.
— Ребята, — сказал Дохерти, подзывая Криса и Даму и при этом отмечая встревоженное выражение лица Клинка.
Два сасовца схватили русского и поставили его на ноги.
Дохерти с каменным лицом наблюдал за происходящим. «Говори же, — мысленно взмолился он, обращаясь к русскому, — ну говори!»
Русского потащили к окну.
— О’кей, о’кей, я расскажу, — раскололась потенциальная жертва. — Нам сказали, чтобы мы оставили женщину...
Крис и Дама толкнули его назад на кровать и отвернулись, чтобы скрыть вздохи облегчения.
— Рассказывай все, — приказал Дохерти.
Светловолосый бросил укоризненный взгляд на коллегу и принялся излагать происшедшее.
— Ты знаешь это место? — спросил Дохерти у Хаджриджы, когда русский дошел в повествовании до контрольно-пропускного пункта.
— Да, — сказала она, не сводя злобного взгляда с двух русских. — В тридцати километрах на запад.
Наблюдавший за ней Клинок заметил одинокую слезу, скатившуюся по ее щеке, когда она услыхала о смерти американца, слезу, которую она даже не стала вытирать, а может быть, просто не заметила. Выражение лица ее не изменилось, словно та часть ее души, что горевала, не имела ничего общего с ее остальным «я».