"Куда глаза глядят".
"Зачем?"
"Умереть или пообедать!" - отвечал я трагическим голосом, дал шпоры и, показывая вид, будто меня занесла лошадь, пустился птицею и скрылся из глаз изумленных моих товарищей. Они считали меня погибшим. Проскакав русскую цепь, я навязал на палаш платок, который в молодости своей бывал белым, и поехал рысью.
"Qui vive?" - раздалось с неприятельского пикета.
"Parlementaire russe!" - отвечал я.
"Haltela!"
["Кто идет?" - "Русский парламентер". - "Остановитесь!" (Фр.)]
Ко мне подъехал унтер-офицер с взведенным пистолетом.
"Зачем вы приехали?"
"Поговорить с начальником отряда".
"Для чего же без трубача?"
"Его убили".
Мне завязали глаза, повели пешего, и через три минуты я уже по обонянию угадал, что нахожусь подле офицерского шалаша. "Добрый знак! думал я. - Счастливый как тут к обеду". Снимают повязку - и я очутился в компании полковника и человек осьми конноегерских французских офицеров; малый я не застенчивый.
"Messieurs! [Господа! (фр.)] - сказал я им, поклонясь весьма развязно, - я не ел почти три дня и, зная, что у вас всего много, решился, по рыцарскому обычаю, положиться на великодушие неприятелей и ехать к вам на обед в гости. Твердо уверен, что французы не воспользуются этим и не захотят, чтобы я за шутку заплатил вольностью. Да и много ли выиграет Франция, если завладеет конным поручиком, которого все знания и действия очерчиваются концом палаша?"
Я не обманулся: французам моя выходка понравилась как нельзя больше. Они пропировали со мной до вечера, нагрузили съестным мой чемодан, и мы расстались друзьями, обещая при первой встрече раскроить друг другу голову от чистого сердца.
- Не из печатного ли это? - спросил, усмехаясь, штабс-ротмистр Ничтович, который слыл в полку за великого критика.
- Да хотя бы из печатного, - для тебя оно все-таки должно быть новостью! - отвечал Ольский.
- А после какого дела это случилось?
- После того самого, где ты ранен был в сапог. Штабс-ротмистр запил пилюлю и напрасно теребил усы, ища ответа на ответ: на этот раз остроумие его осеклось.
- Не расскажет ли нам чего-нибудь Лидии? - сказал подполковник, обращаясь к молодому офицеру, который в рассеянности курил давно погасшую трубку.
- Нет, подполковник! Мне нечего рассказывать. Мой роман занимателен для меня одного, потому что обилен только чувствами, а не приключениями. И признаюсь вам: теперь вы разрушили самый великолепный воздушный мой замок. Мне мечталось, что я за отличие уже произведен в штаб-офицеры, что я сорвал "Георгия" с неприятельской пушки, что я возвращаюсь в Москву, украшен ранами и славою; что троюродный мой дядя, который старее Дендерского Зодиака, умирает от радости, и я, богач, бросаюсь к ногам милой, несравненной Алексан-дрины!