Того, что выглядел помладше, Лунев поманил пальцем.
— Слушай, шкет. — Лунев крепко взял его за руку. — Гошу знаешь?
— А то.
Школа явно преуспевала в привитии культуры речи.
— Лады. Позови его. Скажи, зовут на пару слов.
Шкет убежал, и вскоре через двор к воротам вразвалочку прошествовал Гоша. Остановился перед Луневым. В углу рта сигарета. Руки в карманах. Ноги в стороны. Ни дать ни взять колосс Родосский, некогда считавшийся одним из семи чудес света.
— Ну? — Гоша, увидев незнакомого человека, не испытал ни удивления, ни особого любопытства.
— Садись. — Лунев распахнул дверцу «Оки». — Шуба ждет. Туда, назад — быстро.
Слово «Шуба» прозвучало паролем, и Гоша тут же сел в машину. Удобно устроился на сиденье, поерзал задом. Не преминул съязвить:
— Эта «вульва» какой модели?
— Си-джет, — ответил спокойно Лунев. — Супер. Ремнем пристегнись.
Машина резко сорвалась с места.
На тупиковой железнодорожной ветке сохранился двухэтажный станционный домик. Некогда аккуратное сооружение, стоявшее в окружении густых лип, теперь выглядело так, будто побывало под бомбежкой. Двери сорвали и увезли хозяйственные дачники. Они же выломали полы, повытаскивали стекла и рамы.
Съехав с дороги, Лунев затормозил у черного провала дверей.
— Приехали, выходи.
Гоша вылез и огляделся.
— Ты куда меня привез?
В голосе ни волнения, ни тревоги, только удивление.
Лунев воткнул Гоше пистолет между лопаток. С сопляком он бы стравился и без оружия, но ствол в общении с такого рода типами — надежное средство, настраивающее на повиновение.
— Руки! Давай их за спину.
— Это похищение? — Гоша сделал неожиданное открытие и нервно хихикнул.
— Ага, — согласился Лунев.
— Во мудила! — Гоша не боялся выставлять оценки, как привык это делать в присутствии стаи.
— Руки! — Лунев посильнее ткнул рукояткой пистолета.
Гоша подчинился. Щелкнули наручники. Они поднялись на второй этаж.
— Сядь!
Лунев нажал Гоше на плечо, опуская его на пол. Сам устроился на подоконнике. Поиграл пистолетом, покрутил его вокруг пальца на скобе спускового крючка.
Гоша держался без страха. Он чувствовал силу, стоявшую за ним, подпиравшую его законом уголовного мира. Сидя на полу, он смотрел на Лунева злыми глазами.
— Ты чокнутый? Думаешь, за меня тебе что-то обломится?
— Думаю, — сказал Лунев уверенно. — Папа верняком расстарается, чтобы сына из ямы вытащить.
— Ну, химик! Да отец такой шорох по городу наведет, что ты сам поспешишь все бросить.
— Успокойся, дитя. — Лунев говорил в своей ленивой манере, как всегда, если старался сдержать приступ подкатывавшей ярости. — Шороху папа не наделает. Орать на весь город, что у него скрали дитятю, что прилюдно мордой в говно макнуться.