Потому что желает прорвать русский строй именно здесь, на Залидовских лугах. Будет бить тут непрестанно, яко кузнец молотом…
И бьет.
С утра полк не имеет на роздых толико времени, чтобы хоть раза два «Верую» прочитать. Ратники едят в сёдлах. Некоторые уже валятся от усталости, а заменить некем.
Сам князь трижды водил конные сотни на отбой. Схлопотал стрелу в ладонь, да та стрела прилетела издалека, токмо царапнула и упала наземь. Ничего. Хорошего боя без ран не бывает. Вон, у каждого пятого голова перевязана, а то рука, нога, шея…
Минул полдень, за ним еще часа три, и Холмский почуял: всё, не сдюжит больше полк. Отошла сила. Еще чуть-чуть, и дрогнут люди.
Велел полковым священникам ходить со крестами и иконами перед строем, призывать Господа Бога и Пречистую Богородицу на помощь. А для себя решил: настало время, пора использовать ту засадную силу, которую он берег два с половиной дня.
Под вечер Ахматово полчище пошло с особенным напором. Русские стрелы будто бы не заметило. Русские ядра его нимало не поколебали. Русский дроб остановил ненадолго, но не попятил. Что ж, опять придется бить встречно, а полк без сил.
И Холмский приказал двум младшим воеводам вести людей на смертную сечу. А сам отправился к пищальникам, в березнячок.
– Воейков, давай! Людей – к самому берегу, пришло твое дело!
И воинский голова засуетился, приказывая ратникам выстроиться меж дерев в один ряд.
– Стой! – вдруг послышался сердитый голос. – Дело наше, голова, и в него не суйся. Сами ведаем, како да цто.
Холмский разобрал издалека: тот самый, резаное ухо…
– Как смеешь! – зарычал Воейков, хватаясь за саблю. – Государево дело губишь?!
– Комар, Заяч, Щербина, Кишов, Цекмарь, а ну ко мне, живо!
– Как смеешь?! – со смертью в глазах двинулся к дерзецу Воейков. Только на пути у него разом выросло человек семь иль восемь дюжих новгородцев, с топорами и рогатинами.
– Охолони… – бросил ему один из молодцов.
Воейков свистнул, и за спиной у него появилось четверо московских детей боярских.
Эти хоть дюжину новгородских пешцов положат, к сабельному бою гораздо приучены, прикинул Холмский.
Между тем Резаное ухо крикнул:
– Ребята, не тронь! Голова, мы тут лутше́й твоего знаем, как огняной бой ставить, не мешай, быстрей сладимся.
– Да я тебя… – рванулся было Воейков.
Но тут Холмский вмешался:
– Голова! Воейков! Отведи своих.
– Да как же…
– Я велю.
И Воейков отвел. Холмский не первый раз выводил на брань отряд пищальников. Ведал их обычай: как дойдет до дела, слушать токмо своих, «семейских».
Князь сказал голосом власти, негромко, тако, чтобы все услышали и впитали в себя его слова: