Иван Дмитриевич Гущин почти не чувствовал ног, волочащихся по снегу. Но он чувствовал иное. Будто в груди у него засела стрела, как у того, кем он был в своем сне. И когда стрела эта вынется, из него точно так же потечет, уходя навсегда, жизнь, оставляя грязные залоги всего нажитого за хоть и короткую, но такую бестолковую его комсомольскую биографию…
– Колхозница… – бормотал он. – Колхозница…
– Куда бы нам его, а, отец Палладий? Про колхозницу какую-то толкует.
– Во Дворцах старушка у меня есть, духовная дочерь. Давай, Трофим Кузьмич, к ней. Как раз ее изба с краю. Вот и будет ему колхозница.
В тепле дома Гущин опять впал в забытье. Не слышал охов неведомой старушки, не чуял, как растирали его самогоном. Только когда стали вливать внутрь по глотку бодрящую для русского организма крепкую жидкость, сержант пришел в сознание. Поманил пальцем Острикова, который и проделывал все эти операции с его неподвижным телом.
– Ну как вы, товарищ сержант?!
Милиционер все еще волновался за жизнь и здоровье чекиста. Ведь если что – не сносить ему, Острикову, головы. Не уберег, не предусмотрел, упустил из виду, подставил, действовал несознательно, а может, и вредительски…
– Возвращайся в отделение, – слабым голосом инструктировал Гущин. – Сообщите в Калугу – заболел я. Приехать не могу… – Он собрался с силами. – Попа отпусти. Скажи там… чтоб его не трогали. Встану – сам разберусь. Понял?
– Понял, товарищ сержант, – бодро отрапортовал Остриков. – Гражданина Сухарева я уже отпустил… пока. До дальнейших приказаний.
* * *
Через раскрытую форточку в избу врывались одна за другой бравурные мелодии советских маршей из деревенского репродуктора. Бодро звенящие голоса пионеров исполняли «Марш энтузиастов», «Марш авиаторов», «Марш воздушного комсомола» и «Песню красных полков».
Укрытый двумя одеялами, Иван Дмитриевич Гущин постанывал на кровати в лихорадочном бреду. Правая рука выпросталась наружу и совершала отрывистые круговые движения.
Когда радиотрансляция взорвалась удалыми словами «Марша веселых ребят», горячечный больной возбужденно вскрикнул:
– МОПР…МОПР!..
К постели подошла старуха, поменяла мокрую тряпку на лбу.
– Что это он, батюшка, будто кличет кого? Какую-то мопру. Что за зверь такая? Собака, что ли, евойная?
Старый священник встал рядом с ней, задумчиво глядя на Ивана Дмитриевича и его бьющую воздух руку.
– Зверушка эта, Капитоновна, нынче знатная. Международная организация помощи революционерам, сокращенно МОПР. Мне Трофим Кузьмич растолковал это словечко, но понять смысл сего странного обстоятельства я не в силах… Да он как будто и не зовет, а наобратно – отгоняет.