тому, у кого она есть, смысл самого ценного вообще. Благодаря ей человек узнает, что значит – знать, что именно у тебя самое ценное. Благодаря ей человек узнает, что значит – отделить благородный металл от всего остального»
[171].
В 1936 году у Витгенштейна закончилась стипендия, а у Скиннера – учеба. Витгенштейн снова решил уйти из науки и убедил в том же своего друга. Скиннер захотел поехать добровольцем на гражданскую войну в Испанию, но его не взяли. Еще один вариант, который рассматривал Скиннер, – стать врачом. Об этой же профессии для себя в те годы размышлял и Витгенштейн. Но из-за отсутствия денег Скиннер в итоге поступил так же, как в свое время Витгенштейн – по-толстовски: пошел рабочим на завод. Выглядело это так, будто Витгенштейн пытался воссоздать во Френсисе юного себя. По понятным причинам родители молодого человека, зная, какими многообещающими были его первоначальные успехи в математике, пришли в ярость и выступили против его выбора и вообще против влияния, которое оказывал на их сына Витгенштейн. Но Френсис признавал лишь авторитет Людвига и поэтому поступил учиться на механика в одну из кембриджских фирм, хотя счастливым от этого он не стал. В 1936–1937 годах они виделись реже, так как Витгенштейн в те годы редко бывал в Англии, но в 1938-м, когда Людвиг вернулся в Кембридж, они стали жить вместе в кембриджской квартире Френсиса. Однако уже в 1939-м отношения между ними испортились, возможно из-за их слишком тесной близости друг к другу. Философ старался отдалиться от чересчур истовой любви молодого человека. Их роман закончился трагически: в 1941 году Скиннер умер от полиомиелита в возрасте двадцати девяти лет. Витгенштейн был безутешен. Рассказывали, что на похоронах Френсиса он вел себя как «ошалевший дикий зверь»[172]. Спустя несколько месяцев Людвиг записал в дневнике:
«Много думаю о Френсисе, но всегда с угрызениями совести из-за моей нелюбви и никогда – с благодарностью. Его жизнь и смерть, кажется, служат теперь лишь обвинением мне, ибо в последние два года его жизни я его не любил и в сердце своем предан ему не был. Если бы он не был столь безгранично кроток и предан, я бы его окончательно разлюбил»[173].
В 1946-м он написал:
«Задай себе такой вопрос: когда ты умрешь, кто будет скорбеть по тебе и насколько глубока будет эта скорбь? Кто скорбит по Френсису, насколько глубоко скорблю по нему я – я, у которого причин для скорби больше, чем у кого-либо еще? Разве не заслужил он, чтобы кто-то по нему скорбел в течение всей оставшейся жизни? Кто как, а он точно заслужил. Здесь хочется сказать: Бог спасет его и даст ему то, что не дал дурной человек»