Дождливая ночь в почти непромокаемом спальнике не могла пройти бесследно для такого сахарного создания, как я: у меня жуткая боль в горле, голову распирает воспалением всего, что могло в ней воспалиться, из носа льёт в три ручья, и к вечеру я теряю голос и нормальную температуру тела — у меня жар.
Вся компания развлекается на озере, пока мой несчастный организм сражается с простудой. Но, просыпаясь, я всякий раз нахожу рядом со своим матрасом на полу наполненный стакан с водой и термометр, потому что кто-то, очевидно, следит за моей температурой. Я выпиваю всю воду, но при этом не бегаю в туалет, потому что всё выходит моим больным потом.
В следующий раз просыпаюсь на руках… Эштона! Вижу его подбородок и закрученные над ухом и около шеи каштановые локоны и пытаюсь понять: сплю или мечтаю?
Продолжаю молча любоваться предметом своих безутешных страданий, и в тот момент, когда его нога одним бесцеремонным ударом открывает какую-то дверь, понимаю, что это не сон.
Охаю, Эштон тут же смотрит на моё лицо, и я замечаю синяки у него под глазами…
— Комната освободилась… вернее, мы с Маюми освободили, потому что тебе нельзя спать на полу в таком состоянии.
С этими словами я оказываюсь на их кровати кинг-сайза, мне жутко холодно, тороплюсь залезть под простыни, но Эштон останавливает меня:
— Подожди, ты вся мокрая, возьми мою футболку и переоденься. У тебя в сумке нет ни одной подходящей! Вот скажи мне, зачем тебе в лесу столько платьев? Куда ты собиралась их надевать?
— У меня ж День Рождения, — шепчу в ответ, потому что голоса нет… совсем!
— Это только один день и одного платья, думаю, было бы достаточно!
Он улыбается, и эта улыбка — самое лучшее лекарство в мире, оно может вылечить от чего угодно, да от всего плохого вообще!
— Ну… я же должна иметь выбор… смотря, какое настроение будет! — тоже улыбаюсь своей несмешной шутке.
— Два учебника по фармакологии, пять платьев, мешок косметики, увесистый дневник на толстой металлической пружине — это как раз необходимый минимум выживания в Канадском дремучем лесу! — улыбается ещё шире…
Я хриплю в ответ, а должна была рассмеяться.
— Ну, в принципе, фармакологией можно отбиваться от медведей при случае, а платья пустить на строительство палатки, которую никто из нас не додумался взять с собой на случай дождя!
Мы оба смеёмся, и я узнаю в эти неожиданные минуты того самого Эштона… Того, который остался жить в прошлом, в предрождественские декабрьские, самые счастливые в моей жизни недели…
— Где ты был, Эштон? — хриплю.
И мысленно добавляю всё, что не дают произнести вслух воспалённые связки: «Где ты всё это время был, все эти годы моих мучений, моей боли, моей отчаянной в своём упорстве и неразделённости любви к тебе, Эштон?»