— Что ты имеешь в виду?
— Соняш, если между вами произойдёт что-нибудь подобное той ситуации в клубе, отец снова выставит его… И на этом их отношения закончатся. А это неправильно! Ты ведь понимаешь, насколько это неправильно? Они отец и сын! Настоящие отец и сын!
Слёзы. Я не могу их контролировать. Они душат меня, топят такой болью, какую могут причинить только самые близкие люди:
— Мам… а я — не настоящая?
— Дело не в этом, Сонь! Ты благословенна его любовью, тебе достаётся почти всё, что у него есть! Это знают все, и каким-то чудом девчонки не умирают от ревности, и ты не поверишь, я каждый день молюсь, чтобы так продолжалось и дальше, чтобы вы оставались сёстрами, чтобы были близки, а не так, как бывает… Алекс совершает большую ошибку, делая это, но говорить с ним бесполезно. В его случае это не выбор, а данность. Говоря простым языком — клинический случай. Думаю, от сестринского гнева тебя только то и спасает, что крови его в тебе нет, и это даёт им фору… Формально.
— То есть, меня считают ненастоящей…
— Повторяю, формально — да. И именно эта формальность и спасает нашу семью от ревности и обид. Только Эштон под ударом… Из-за тебя Сонь. Мне больно за тебя, тяжело видеть, как ты сохнешь по нему, и меня ужасает то упорство, с которым ты не теряешь надежду, но… если действительно так сильно его любишь, подумай о нём! Не подставляй его, не провоцируй отца! Ему нужен отец, не представляешь, как нужен!
— Ты откуда знаешь?
— Просто знаю.
Её посыл мне ясен. Вот только никак не вписывается в мои планы.
После разговора с матерью я влезла в улиточный домик: во мне толстым пластом осела обида. Мать просила за Эштона, пыталась донести до моего сознания, что мир не крутится только вокруг меня, хотя нет, он не сам по себе это делает — отец рулит этим фундаментальным явлением, вращая нашу планету вокруг МОЕЙ оси.
Я устранилась. Маюми и Эштон приходят по воскресеньям на семейные обеды, собираются все, вот абсолютно все… кроме меня. Я нахожу себе занятия подальше от родительского дома, а в октябре и вовсе переселяюсь в свою квартиру.
Отец в шоке. Отец в боли. Он не может смириться, назначает мне обеды и ужины в ресторанах, водит в оперу, но ответа так и не выжал: я — могила. Он никогда не узнает, о чём попросила меня мать. Я не стану винить её в своих проблемах и обнажать свою почти детскую обиду на то, что мама не на моей стороне. В двадцать лет я казалась себе бесконечно взрослой и даже мудрой, но была не в состоянии понять, что мать не выбирала чью-либо сторону, она всего лишь пыталась быть справедливой.