— Он был бы несчастлив…
Эта фраза была сказана настолько тихо, практически шёпотом, что у меня душа замерла. Кажется, Эштон уже понял то, на что у моей матери ушло больше пятнадцати лет.
Мама подходит к окну, некоторое время задумчиво смотрит на свой Университет, затем также тихо отвечает:
— Никто из нас понятия не имеет о том, какую жизнь он мог бы прожить, сложись всё иначе. По крайней мере, я однозначно была бы уверена, что у меня всё отлично, и я на пределе счастья.
Затем она резко разворачивается и смело направляется в другую комнату, Эштон тут же устремляется за ней. А я совершенно точно ощущаю себя лишней. Иду за ними, чтобы хотя бы не чувствовать себя дурой, в конце концов, один из этих двоих игнорирующих меня людей — моя мать!
В комнате оказалась спальня: почти белый пушистый ковёр на полу и прямо поверх него безо всякой рамы огромный матрац. Больше ничего.
Эштон поспешно кидается собирать с пола аккуратно разложенные книги, тетради и листки обычной офисной бумаги, исписанной формулами и расчетами, схемами.
Мама, нахмурившись, держит один из них в руках, долго читая.
— Эштон… — внезапно зовёт его. — Подумай о матрице. Твоя мысль пошла не тем путём.
— Хорошо, спасибо.
Мама отдаёт ему исписанный не «тем путём» лист и быстро кладёт свою руку Эштону на лоб.
— Ребёнок! Ты весь горишь! Термометр есть? — внезапно восклицает.
— Нет…
— Так я и думала! Как ты лечишься?
Эштон с улыбкой пожимает плечами.
— Ты сейчас чем занят был?
Эштон протяжно вздыхает, обдумывая, по всей видимости, свой ответ, но сделать это как следует не успевает:
— Только не говори мне, пожалуйста, что ты с температурой, весь охрипший, решаешь мою контрольную!!!
— Вы ведь сказали до вторника всем сдать, иначе незачёт!
— Но не в том случае, если студент заболел, Эштон! Ты как маленький, ей Богу! Я что? Изверг, по-твоему?!
Эштон снова вздыхает, а я, пользуясь возможностью, спешу напомнить о своём существовании:
— Мамочка, ты, конечно же, лапушка у нас дома, но на своём подиуме в Институте выглядишь довольно таки грозно!
— Да ты даже не представляешь себе, дочь, чего мне стоит порой заставить этих обалдуев учиться!
Затем безапелляционно заявляет Эштону:
— Так, всё, дорогой мой, собирайся, ты едешь к нам — будешь жить в гостевой комнате до полного выздоровления! И вообще, давно пора завести тебе собственную комнату у отца в доме. Соня, дочь, помоги мне собрать для Эштона вещи.
— Не нужно! Я сам! — как-то нервно восклицает больной.
— Ладно. Давай сам, только быстро. Сонь, пойдём глянем, что у него на кухне.
А на кухне совершенно пустой холодильник и на полке в шкафу одинокая пачка макарон соседствует с не менее одинокой пачкой чая.