— Так я и знала! — раздражённо замечает мама. — Ведь говорила же: проверь, как ребёнок живёт! Так нет же! «Он взрослый, я не имею права к нему соваться!»
— Если ты про папу, то он прав, я считаю… — возражаю несмело.
— Папа он для Эштона, а для тебя Алекс! — успевает нервно высказать мама, но тут же осекается, осознав, по-видимому, свою ошибку.
— И мне тоже он папа! — огрызаюсь, едва сдерживая слёзы.
Какая разница, чья кровь в моих венах? Алекс и мой папа тоже!
По дороге домой Эштону стало явно хуже, он без конца кашлял и шмыгал носом, хоть и старался скрыть своё плачевное состояние усердным копанием в телефоне. Но наш неторопливый паром доконал бедолагу окончательно: Эштон запрокинул голову на спинку заднего сидения и прикрыл глаза. В момент, когда он положил ладонь на лоб, словно стремясь придержать свою собственную голову, меня начали мучить угрызения совести за все содеянные грехи: за то, что на пляже позволила снять и отдать батник мне, что он вообще полураздетым развешивал гирлянды в течение двух часов до этого.
Я и подумать не могла, что такие высокие и крепкие парни как Эштон в принципе могут болеть! Да глядя на один только размах его плеч, возникает уверенность, что никакая бактерия не осмелится напасть на этот образчик мужской породы! На самом же деле, больше всего стыдно было за то, что так плохо думала о нём все последние дни, неловко стало даже за все отпущенные в адрес брата шутки.
А потом в моей голове случилась мысль: «Его девушка наверняка не допустила бы ситуации, в которой Эштон мог бы простудиться и заболеть! Она заботится о нем так же, как моя мать всю жизнь печётся об Алексе, любит его, и именно поэтому он и выбрал её…». От этих дум мне делается так печально и скверно на душе, что я чувствую себя чужой и ненужной…
Весь вечер мама колдует над Эштоном, и мне не до ревности — ближе к полуночи парню стало совсем плохо.
Мы с Алексом пьём чай, сидя на кухне, оба не решаясь ложиться, пока мама возится с Эштоном. Внезапно она буквально слетает с лестницы:
— Алекс, я не могу сбить ему температуру: капсулы хватает на час максимум, а потом она снова поднимается!
— Ты Тони звонила?
— Да. Он сказал, это не пневмония — за такой короткий срок она не развивается. Приказал делать растирания, но мне как-то не с руки — парень же.
— Я разотру его, приготовь только воду, ладно?
— Хорошо, сейчас сделаю.
Мама бросается искать в шкафах подходящую ёмкость, и я замечаю, что у неё дрожат руки. Алекс, очевидно, тоже это замечает, потому что резко останавливает её, обнимает и тихонько говорит: